Вкус листьев коки
Шрифт:
Но в древнем языке инков нашлось еще немало странных головоломок. В языке кечуа ко всем словам добавлялись суффиксы. Предложения порой состояли из одного слова. Но это было действительно длинное слово. Под длинным я подразумеваю Much'ananyakapushasquakupuninyataqsumamarki. Они просто брали обычное слово, например «трава», и присобачивали к нему слоги, как прицепные вагоны к паровозу. Сначала окончание множественного числа, затем суффикс, обозначающий «без». Затем «бык», «голод» и «страдать». И наконец, еще одно окончание множественного числа, чтобы глаголу не было скучно в одиночестве. Quihuacunaillaihuanhuagracacunacayarcanchu. «Быки голодают без травы». Куда уж проще.
Все это казалось
Перекличка закончилась, и было официально установлено, что викуньи высохли. Спустя еще час демократических дебатов в андийском духе, с жеванием коки, пятеро мужчин взяли большой кусок мешковины и вошли в тесно сомкнутые ряды викуний, пробираясь вперед и отделяя группу из примерно двенадцати викуний от основного стада. Я сняла куртку и перепрыгнула через ограждение.
Мимо пронеслась викунья. Я схватила ее за шкирку, зажав в кулаках два пучка золотистой шерсти, и мы побежали. Она гарцевала на сильных оленьих ножках, а я волочилась следом. Мои пальцы запутались в ее шерсти, и, когда она завернула за угол, я протащилась за ней, словно турист на водных лыжах, выпустивший трос. Было непонятно, кто кого поймал.
– Мне бы помог кто-нибудь! – выпалила я по-испански, когда мы пролетали мимо ребят с мешковиной в руках. Но видимо, они не говорили по-испански. Как бы то ни было, они были заняты – согнулись пополам от смеха, так что все равно не смогли бы мне ответить. Мы с викуньей описали еще пару кругов по нашей маленькой арене и, наконец, решили отцепиться друг от друга. Я свалилась в кучу, а викунья, стряхнув со своей спины паразита весом сто двадцать пять фунтов, проплыла мимо заграждения из мешковины и воссоединилась со стадом.
Я поняла, в чем проблема. По неопытности я выбрала настоящего Геракла среди викуний. Надо бы присмотреться и найти себе зверушку по размеру.
Но вскоре мне стало ясно, что отлов этих животных совершают вдвоем. Один человек хватает длинную шею викуньи, а другой подкрадывается сзади и берется за хвост, как за удобную ручку. Тогда животное уже не может сделать ничего, кроме как подпрыгивать вверх и вниз на месте, а двое держат ее еще с двух сторон, как будто встряхивают простыню.
Я вылезла из-за ограждения и стала искать себе напарника. Безуспешно. В глазах местных жителей я имела ценность только как материал для историй, которые можно будет рассказывать снова и снова ближайшие несколько месяцев, а мой полезный вклад в общее дело их мало волновал. Я поняла, что придется действовать в одиночку.
На этот раз я выбрала маленького олененка размером вдвое меньше «Геракла». Мне без труда удалось ухватить его за шею, когда он пробегал мимо, однако он сразу же попятился, и до хвоста мне было уже не достать. Мы покружились вокруг своей оси, глядя друг другу в глаза; загонщики снова схватились за животы. Наконец мне удалось просунуть руку ему под брюхо и поднять его.
– Куда его? – выпалила я.
Один из ребят глянул на мой улов и кивнул в сторону детенышей – их было около дюжины, стоявших в очереди за ярлыками. Мы встали в самый конец.
Мой детеныш был размером с добермана. Сперва держать его на руках было легко, так как у него не было возможности двигать ногами. Но увы, мои руки устали быстрее, чем подошла наша очередь, поэтому я поставила малыша и попыталась обучить его простейшей команде из курса общей дрессировки.
– Сидеть, – сказала я.
Он чуточку покривлялся, но я крепко держала верхнюю часть его туловища. Наконец он сел на попу, а я гладила его по головке и шептала всякие глупые вещи вроде «ты моя лапочка». Украдкой я покосилась на загонщиков – проверить, смотрят ли они. Они смотрели. В тот самый момент викунья подпрыгнула вверх, вложив в этот скачок всю энергию, что накопилась в ее прыгучих ногах. Может, кровь
Меня изумляли плавность и изящество этих животных. Они меняли направление движения с юркостью колибри, прыгали выше человека и увиливали от людей с расставленными руками с точностью олимпийского чемпиона по слалому. Они никогда не кусались, редко плевались и, в отличие от мулов, лягались лишь в целях самозащиты. Восхитительные длинные ресницы, мягкая шерстка – они были уютными, точно плюшевые мишки, и игривыми, как дельфины.
Подошла наша очередь, и мой подопечный получил ярлычок на ухо. Ему проверили зубы и выпустили во внешний загон. Следующая викунья, которую я отловила, была намного крупнее, и меня направили в другую очередь. Двадцать минут я боролась с викуньей и, наконец, очутилась лицом к лицу с дряхлым старичком, в руках которого была потрепанная школьная тетрадка.
– Самец, самка? – медленно спросил он меня.
Одной рукой я обнимала викунью за шею, другой намертво вцепилась ей в хвост. Я едва могла заглянуть ей за спину, а когда она подпрыгивала, ее челюсть клацала у самой моей верхней губы.
– Не знаю, – ответила я, стараясь не высовывать язык, – сами посмотрите.
Старичок невыносимо медленно наклонился.
– Самец, – проговорил он и зафиксировал это в своей драной тетрадке.
Наконец я поймала викунью с достаточно длинной шерстью, которую можно было остричь, и повела ее в сарай. Внутри было как в пчелином улье – все снуют туда-сюда в темноте и пыли. Четыре машинки для стрижки работали от газового генератора; мужчины растягивали викуний за лапы и состригали их великолепную шерсть. Затем ее относили в соседнюю комнату, где за столом сидели женщины; они выдергивали случайно затесавшиеся ненужные волоски и скатывали оставшуюся шерсть в маленькие пушистые клубочки. Я потрогала мягкую шерстку. Втайне я надеялась, что мне удастся купить два фунта шерсти, примерно на триста долларов, и связать маме свитер из викуньи, ведь второго такого нигде не сыщешь. Но до сих пор я не знала, что волоски у викуний длиной не больше двух дюймов. Такую короткую шерсть нужно прясть идеально, как машина, иначе нить попросту рассыпется прямо в руках.
К концу дня почти всех викуний пометили или остригли. Я вышла на улицу и встала в ряд с женщинами, чья работа состояла в том, чтобы держать животных в углу внешнего загона, пока не наступит время выпустить их на волю.
Жители высокогорных Анд не слишком дружелюбны к незнакомцам, их можно понять: за спиной пятьсот лет противостояния алчущим власти чиновникам и размахивающим крестами миссионерам. И эти женщины не были исключением. Они упорно игнорировали меня, когда я обращалась к ним на кечуа и испанском, и даже не пытались сделать меня частью своей группы. Я чувствовала себя тут одинокой и никому не нужной, поэтому вышла из шеренги, достала веретено, села и начала прясть. Женщины тем временем украдкой посматривали в мою сторону. Я сделала вид, что ничего не замечаю. Они зашептались. Вскоре я забыла о них, пытаясь превратить пушистую шерсть хоть в какое-то подобие нити.
– Caramba! [1] – прогремел над моим ухом чей-то голос.
У меня душа ушла в пятки. Коренастая женщина с фигурой, похожей на гигантскую картофелину, нависла надо мной, сердито уставившись на мое веретено. Она потянулась и выхватила его у меня из рук, одновременно очищая шерсть узловатыми пальцами.
– Кто же так прядет! – проревела она на смеси испанского и кечуа. – Быстрее надо!
Она щелкнула веретеном, и оно завертелось, как волчок, – так быстро, что я услышала жужжание.
1
Черт возьми! (исп.)