Вкус медной проволоки
Шрифт:
КИНДЕР
– Понимаешь, матери опять очень плохо, вчера приступ был...
– тихо произнёс Киндер. Он стоял передо мной и почёсывал руку - у него началась экзема.
– Сейчас навалом идёт ставрида. Я помою ялики, и мне что-нибудь перепадёт, ставриды дадут или денег. Нужно купить мяса, поэтому я попрошу денег. Хоть немного мяса, чтобы сварить ей бульон. Посмотри, чтобы Юрка не съел весь хлеб или чтобы у него не отобрали его.
– Иди, - сказал я, - все будет в порядке.
Мы вышли из-за угла,
– Это ещё что такое?!
– сказала женщина, которая стояла за мной.
– Я занимал, - сказал Котька.
– Спросите у него.
– Он занимал, - соврал я.
– Ничего не знаю, - сказала женщина.
– Я его здесь не видела.
– Я его просил занять, - сказал Котька.
– Он просил, - сказал я.
– И вам не стыдно обманывать старших?
– спросила она.
– Подумаешь, всего полбуханки, - сказал Котька.
– Вот так всегда!
– возмутилась женщина.
– Стоишь, стоишь, и конца-краю не видно.
– И не говорите, - поддержали её другие.
– И ещё пекло такое...
– Да, такого пекла весной ещё не было. Если опять летом засуха будет, то жди голода похлеще нынешнего, - грустно сказала женщина, которая стояла за мной. Котька подмигнул мне. Мог и не подмигивать - и без него я теперь знал, что они уже забыли о нем. Я знал, что они сейчас начнут делиться друг с другом своими бедами, рассказывать, кто у кого и где погиб, кто ранен, что пишут с фронта. Стоило им затронуть эту тему, как они переставали замечать что-либо - и ко мне могла примазаться вся наша улица.
Но тут я услышал заливистый лай щенка и, посмотрев за угол, увидел, что Юрка кружится на месте, а вокруг него носится щенок, гоняясь за сумкой, в которой было немножко хлеба.
– Опять за старое!
– сказал я строго.
– А что, нельзя?
– Мы вон стоим с Котькой, и ты стой.
– Ладно, - сказал он с неохотой.
– Жди, когда мы получим.
– Я и жду.
– Ну и жди.
– Дай мне часы твои поносить?
– неожиданно попросил он.
– Ну вот еще! Где ты видел, чтобы такие шкеты носили часы? Подрасти сначала.
Я вернулся в очередь и покосился на свои часы. Они были совсем как настоящие. Жаль только, что в них не было пружины, но стоило покрутить головку, как стрелки начинали двигаться и показывали время. Часы подарила мне мама, и все мальчишки завидовали мне. Мне предлагали за них две рогатки из противогазной резины, бензиновый коптильник, сделанный из снарядной гильзы, сто немецких патронов с трассирующими пулями и сломанную ракетницу. Но я не соглашался.
– Следующий, - сказала продавщица.
Я протянул карточки.
– Ты больше не мог их скомкать?
– сказала продавщица и отрезала от каждой карточки по талону.
– Дайте с довеском, - попросил я.
Она дала с довеском.
Мы вышли и отдали довески Юрке.
– Уже всё?
– спросил Котька.
– Ещё Жереб не приходил, - сказал Юрка.
– Жереба не жди, - сказал я.
– Его мать стала перевешивать
Мы с Котькой вернулись домой, а маленький Юрка поплёлся на базар искать Киндера.
Вечером я пошёл в штаб-халабуду.
Штаб мы построили в одной развалине из камней и покрыли его ржавым железом. Каждый вечер мы собирались в штабе, куда мы натащили травы и немецких винтовок. Они все еще валялись где попало, и патронов к ним всегда было вдоволь.
Иногда мы устраивали «салют победы», и тогда по всей улице хлопали калитки и долго не смолкали собаки. Потом родители начинали звать нас. Они боялись бандитов. Говорили, что в Севастополе орудует банда «Чёрная кошка». Поздним вечером поодиночке ходить боялись, в каждой развалине мерещился бандит.
Все ребята были уже в штабе. В углу лежал Вовка Жереб и курил отличный «бычок». Не было лишь одного Киндера.
В этот вечер мы пошли в кино. По средам и субботам в воинских частях показывали кино, но, чтобы его увидеть, нужно было незаметно проскочить мимо часовых. Мы перелезли через стенку у самого моря, проползли мимо часового, потом еще метров сто бежали мимо казармы и причалов, где стояли торпедные катера, мимо складов, где хранились торпеды, пока не попали на киноплощадку. Здесь уже сидели другие ребята - и наши, и карантинские, но и среди них Киндера не было. Мы сели на землю перед экраном и стали ждать начала. Сзади нас на скамейках сидели матросы и девушки, которых они провели через проходную. Девушек они проводили, а нас никогда. Девушки громко смеялись, а мы должны были молчать, потому что в любую минуту мог появиться дежурный и вывести нас.
Дежурный появился и строго посмотрел на нас. Это был усатый мичман с голубой повязкой и пистолетом.
– Вот пацаньё, - сказал он, - в любую щель просочится. Ну щё мне с вами робыть?
Он ушёл, не тронув нас. Когда начался фильм, еще группа ребят прошмыгнула к нам. Но и с ними Киндера не было. Его вообще никто не видел в этот вечер.
Утро было такое же чистое, как и вчера, и так же сильно припекало солнце. Но её уже не было в живых.
Гроб стоял на столе, и они сидели перед ним и молча смотрели на мёртвую мать. Рядом стояла кровать с немецкими мешками вместо простыней. Мешки были жёлтыми, с чёрными орлами со свастикой. Поверх них лежало аккуратно сложенное лоскутное одеяло. Подушек не было вовсе.
Я сел в углу и тоже стал смотреть. Мне было жутко, но я не уходил. Юрка ковырял в носу и следил за мухой, которая кружила над мёртвой. Киндер не шевелился. Его губы были плотно сомкнуты, а грязные, в цыпках и царапинах руки неподвижно лежали на серых латаных штанах.
Потом пришли ещё несколько пацанов и сели рядом со мной. Стали заходить взрослые.
Вошёл одноногий дед Тарас-утильщик. У него был маленький ослик и маленькая тележка, и он ездил и собирал утиль. Дед Тарас один поднял гроб, обхватив его двумя руками, словно маленького ребёнка, и понёс к выходу. Его деревянная култышка застучала чаще и громче.