Вкус пепла
Шрифт:
Каменотесы приветствовали Андерса кивком, но продолжали работать в том же ритме, не пропуская ни одного удара.
В радостном настроении Андерс прошел к своему рабочему месту, где высекал кусок камня для статуи. Зимой работа шла мучительно медленно, так как из-за мороза иногда выпадали целые дни, когда невозможно было ее продолжать и все надолго останавливалось в ожидании тепла, а каменотесу приходилось потуже затягивать пояс. Но сейчас он мог по-настоящему приняться за каменную махину, а на прошлое он не жаловался — зима принесла ему другие радости.
Иногда ему с трудом верилось, что все это происходит на самом деле, что такой ангел вдруг спустился с небес и лег к нему в постель. Каждая минута, которую они провели вместе, стала для Андерса драгоценным воспоминанием, которое он хранил в своем сердце. Но мысль о будущем порой омрачала
С громко бьющимся сердцем он осторожно высекал из скалы монолит, предназначенный для статуи. В голове у него крутились слова. И образ Агнес.
~~~
Арне внимательно изучил помещенное в газете объявление о смерти и недовольно поморщился. Он так и знал! Они выбрали плюшевого медвежонка, и это безобразие его страшно возмутило. Уведомление о смерти нужно украшать не чем иным, как христианской символикой. Плюшевый мишка — это богопротивное безобразие. Но другого он и не ожидал. Сын с самого начала приносил ему одни разочарования, а теперь уж он перестал удивляться. Стыд и срам! Чтобы у такого богобоязненного человека, как он, вырос такой негодный сын, совершенно сбившийся с истинного пути! Неумные люди пробовали примирить его с сыном, говорили, что слышали о нем только хорошее, что о нем отзываются как о порядочном и умном человеке, что у него уважаемая профессия, он — доктор и всякое такое. В основном подобные разговоры начинали женщины. Мужчины не лезут рассуждать о том, чего не знают. Разумеется, Арне соглашался с тем, что сын сумел получить достойную профессию и недурно зарабатывает, но все это не имеет никакого значения, если в сердце у тебя не живет Бог.
Арне всегда мечтал о том, чтобы его сын пошел по стопам прадеда и стал священником. Самому ему пришлось отказаться от этой мечты, поскольку отец-пропойца растратил все деньги, которые требовались на учебу. Пришлось Арне вместо священника стать старшим церковным сторожем, но так он, по крайней мере, служит в храме Божьем.
Но церковь стала теперь уже не та. Другое дело раньше! Тогда каждый знал свое место, а священник пользовался должным уважением. Люди по мере сил старались следовать учению Шартау [11] и не занимались такими глупостями, как танцы, музыка, сожительство до брака, а нынешние священники все это вроде бы одобряют. Но хуже всего было то, что теперь какая-нибудь бабенка могла занять место служителя Божьего. Вот этого он уж никак не мог понять! Казалось бы, в Библии ясно сказано: «Жены ваши в церквах да молчат». [12] О чем тут еще рассуждать? Женщинам нечего делать на духовной стезе. Они могут быть хорошими помощницами в качестве жены священника, в церквах же должны молчать. Это же просто горе было, когда баба стала хозяйничать в церкви Фьельбаки! Ему пришлось по воскресеньям ездить на службу в Квилле, и он просто отказался ходить на работу. Все это ему дорого обошлось, но дело того стоило. Теперь зато с этим безобразием покончено, и хотя новый священник, на взгляд Арне, слишком уж старался идти в ногу со временем, по крайней мере, он мужчина. Остается только позаботиться о том, чтобы женщина, занимавшая должность кантора в церкви Фьельбаки, осталась в ее истории случайным
11
Шартау Генрик — (швед. Henric Schartau) (1757–1825) — шведский лютеранский проповедник и теолог, представитель пиетизма. Был широко известен своими проповедями, которые отличались строгостью и бескомпромиссностью, положил начало движению, получившему название шартаунизма, особенно распространенному в южных и юго-западных областях Швеции.
12
Библия, 1-е послание Павла Коринфянам.
Мысленно Арне перевернул эту мрачную страницу в истории Бухуслена. Еще эта Аста! Ходит тут с кислой рожей! Он знал, что это из-за девочки. Аста мучилась оттого, что сын жил совсем рядом. Но Арне объяснил ей, что нужно быть крепкой в вере и не изменять своим убеждениям. Он готов был согласиться, что случившееся с девочкой очень печально, но не более того. Сын свернул с праведного пути, и рано или поздно его должна была настигнуть кара. Арне пролистал газету назад и еще раз взглянул на мишку в объявлении о смерти. Стыд и срам! Смотреть тошно…
В этот раз Мельберг не чувствовал того удовлетворения, которое обычно испытывал, становясь центром внимания прессы. Он даже не созвал пресс-конференцию, а только собрал в своем кабинете нескольких представителей местных газет. В настоящий момент полученное недавно письмо настолько заслонило для него все остальное, что ему было трудно сосредоточиться на чем-то другом.
— Есть ли какой-то конкретный след, который вы проверяете?
Молоденькая газетчица, задавшая этот вопрос, напряженно ждала, что он ответит.
— Ничего такого, что мы на данный момент могли бы прокомментировать, — сказал Мельберг.
— Попал ли в подозреваемые кто-либо из членов семьи? — последовал вопрос репортера из конкурирующей газеты.
— В настоящий момент мы не отвергаем никаких вариантов, однако у нас нет ничего конкретного, что указывало бы в определенном направлении.
— Идет ли речь о преступлении на сексуальной почве? — снова спросил тот же репортер.
— В это я сейчас не могу вдаваться, — туманно ответил Мельберг.
— Как вам удалось определить, что это было убийство? — вступил в разговор третий из присутствующих журналистов. — Указывали ли на это какие-либо внешние повреждения?
— В интересах следствия я не могу отвечать на этот вопрос, — сказал Мельберг и заметил, что на лицах журналистов отчетливо проступило разочарование.
С прессой всегда ходишь словно по лезвию ножа. Нужно сказать достаточно, чтобы они почувствовали желание полиции сотрудничать, но в то же время ограничиться тем объемом информации, который не слишком затруднил бы работу следствия. Вообще Мельберг считал себя мастером в соблюдении должного баланса, но сегодня ему было трудно сосредоточиться. Он не знал, как отнестись к сведениям, которые ему сообщили в письме. Неужели действительно правда, что…
Один из репортеров смотрел на него выжидательно, и Мельберг понял, что прослушал последний вопрос.
— Простите, вы могли бы повторить? — смущенно попросил он, и репортер взглянул на него с удивлением. Они уже не раз встречались по сходным поводам, и комиссар всегда важничал, разговаривал высокомерно и никогда не был таким немногословным и рассеянным, как сейчас.
— Я спросил, есть ли у родителей в наших краях причины беспокоиться за своих детей?
— Мы всегда рекомендуем родителям хорошо присматривать за детьми, но я хочу подчеркнуть, что это событие — не повод для массовой паники. Я убежден в том, что мы имеем дело с единичным случаем и преступник скоро будет пойман.
Он поднялся, подавая сигнал об окончании аудиенции; журналисты покорно собрали свои блокноты и авторучки и стали откланиваться. Они понимали, что могли бы нажать на комиссара посильнее, но в то же время для местной прессы было важно сохранять хорошие отношения с полицией. Действовать нахраписто они предоставляли столичным журналистам. Тут все были соседями, и дети журналистов ходили в те же спортивные клубы и учились в одном классе с детьми интервьюируемых, так что ради доброго согласия приходилось жертвовать желанием писать разоблачительные статьи.