Вкус убийства
Шрифт:
Поднявшись на шестой этаж пешком (лифт, как часто случалось в этом доме, не работал), Наталья вынула из сумки ключи и отперла дверь, обитую коричневым дерматином.
– Кто это? – раздался слабый, надтреснутый голос.
Наталья захлопнула за собой дверь и, срывая с шеи платок, крикнула:
– Мама, это я! Генка дома?
Из комнаты появилась старуха лет семидесяти с лишним. Она глядела на дочь испуганно и в ответ только рукой махнула – Генка! Ты бы почаще им интересовалась.
– Он дома, я спросила? – закричала Наталья. – Ты
Наконец мать ее поняла. Кивнула:
– Да я тебя слышу, чего орешь. Нет его. Второй день нету.
– А где он? – Наталья присела на тумбу для обуви. – Откуда же он мне звонил? Не отсюда? Мам, он что, даже не ночевал?
– Да ты выпей чаю! – Мать двинулась на кухню. Перешагивая через вытянутые ноги дочери, она сердито ударила ее по коленке:
– Расселась, барыня, любуйтесь на нее. Совсем распустила парня.
– Мама, да где же он может быть? – допытывалась Наталья.
Но ей не ответили. На кухонном столе медленно появлялись чайные чашки, заварочный чайник, сахар, варенье… Старушка двигалась автоматически, как видно даже не задумываясь над своими действиями. Наталья встала и подошла к матери:
– Я не буду пить чай. Что ты все чай мне суешь!
Я тебя спрашиваю: где Генка? У кого он ночевал? Он же тебе всегда говорит!
– А теперь вот не сказал!
– Правда не сказал? – Наталья неохотно присела за стол. – У нас ведь с ним был уговор, чтобы докладывал. Серьезно, не сказал?
– Станет он меня слушаться, – жалобно протянула старушка. – Наташ, избавь ты меня от него!
Думаешь, легко с ним жить? Легко за ним стирать, убирать? Он же еще не все жрет, кашу не ест совсем, ты его избаловала. Забирай к себе это сокровище и готовь на него. Вырастила бездельника. А потому, что все жалела его, все жалела. Без отца растет, бедняжечка. Ну и радуйся теперь!
– Мам, куда я его заберу? – разом сникла женщина. – Ты же знаешь, что там Людочка.
– Ничего не знаю. – Старуха надулась и теперь ставила посуду на стол сердито, со стуком.
Наталья замолчала. Все это время, пока она ехала сюда, женщина была как в лихорадке. У нее было только одно желание – доехать как можно скорее, как будто от этого Бог знает что зависело. Но теперь, достигнув цели, она совершенно погасла. Мать придвинула ей чашку с чаем, Наталья машинально отпила глоток. И вдруг поставила чашку на место:
– Мам, ты ведь знаешь, где он. Он мне сегодня звонил и сказал, что теперь будет жить у меня, в Москве, Он мне столько всего наговорил… Я сказала, чтобы он оставался где есть, у тебя. А он сказал, что не останется ни за что и я буду сама виновата, если не пущу его домой. Мам, он поехал в Москву?
Скажи, в Москву?
Старушка только плечами пожала. С минуту она смотрела на дочь, потом процедила:
– Дожили. Сына домой не пускаешь. Может, еще и выписать хочешь? Чтобы хахалей водить?
– Мама, каких хахалей! – вскочила Наталья. – Всякие дуры болтают, а ты за ними повторяешь!
Ты
Но старуха только качала головой и твердила, что такого срама еще не видывала.
– У тебя, Наташка, то один мужик, то другой…
Обо всех заботишься, только сына забросила. Ты что думаешь – отмазала его от армии, и можно успокоиться? Сейчас за ним как раз следить надо, чтобы не попал в дурную компанию. Ну зачем ему у меня жить? Ладно, я старуха, я никому не нужна. Он-то молодой, здоровый, а в одном нашем доме столько шпаны живет… Ну как, если он во что-то ввяжется?
Лучше пусть будет у тебя. Ничего! – Последние слова она выговорила неожиданно громко и твердо:
– Ты хотя и дрянная, но все же ему мать. И в одной комнате поживете, ничего! А то еще в самом деле мужика к себе поселишь, пропишешь, а сына выгонишь.
– Мама! – закричала Наталья, вскакивая с места. – Так что ж ты сразу не сказала, что он в Москве? Я же сто раз тебе говорила, что ему там жить нельзя. Он над ребенком издевается, над Людой! Ты помнишь Люду, я ее еще крестила? И как ты не понимаешь, чем все может кончиться. Вот он как раз из-за нее в тюрьму и попадет!
Но старуха только отмахнулась; Об этой истории она даже слышать не хотела. А между тем прекрасно знала ее во всех деталях. Ее просветила мать Люды, которая даже на дом к старухе приезжала, чтобы поскандалить. Как только кто-то упоминал о Люде, старуха мгновенно глохла и злобно замыкалась в себе. И дело было не в том, что ей не хотелось в это верить. Наоборот, она поверила сразу, как только узнала. Но даже не отругала Геннадия. Она упорно молчала об этом, считая, что это – самый лучший способ поправить неприятное дело.
Наталья выбежала из дому, забыв у матери шейный платок. Она кинулась в одну сторону, потом в другую, она выглядела как безумная. Внезапно женщина вспомнила, что все наличные деньги только что истратила на такси. Полезла за кошельком, открыла его… Там оставалось всего рублей десять.
– Наташка! – донесся крик с балкона.
Та подняла голову. На балконе стояла мать и энергично махала рукой, привлекая к себе внимание:
– Он в Москву поехал, к тебе! Не велел говорить!
Ключи-то у него есть? Я тебя спрашиваю – есть у него ключи? А то ведь дверь сломает!
Наталья не ответила. Она побежала к станции.
Чтобы купить билет, ей пришлось перебраться на другую сторону платформы по наземному переходу.
Взбегая по крутой лестнице, она подвернула ногу и едва не сломала каблук. На нее оглядывались – так странно она выглядела. Потом, уже купив билет и стоя на платформе в ожидании электрички, она все время высматривала кого-то в толпе. Наконец Наталья высмотрела старушку, совсем древнюю, согнутую в три погибели. Та брела куда-то с брезентовым засаленным мешком за плечами, пошатываясь от его тяжести.