Вкус убийства
Шрифт:
– Значит, Валера считал, что болен? – спросила она, незаметно поворачивая ручку двери. – И поэтому покончил с собой? Ему было лень сделать анализ крови – это ты хочешь сказать?
– Но я-то сделал! – В его взгляде вспыхнуло отчаяние. – Я болен, а мы оттрахали одну девку на двоих! У него же на хате, перед тем как он уехал в свою сраную Финляндию! Я заболел, а он…
Толик сделал шаг, другой… Ноги его не удержали. Он упал на стул и судорожно сжал руки. Таня увидела, как побелели его пальцы. Он весь дрожал от напряжения, голова была опущена, и теперь он не казался ни красивым, ни сильным.
– Это
Дверь в коридор была уже приоткрыта. Оттуда потянуло сквозняком, но Толик даже не поднял головы.
– Да, – глухо ответил он. – Он явился в клуб, когда я уже знал о своих анализах. Мы выпили в баре, и он сказал, что ему нужно призанять немного денег. Я дал ему пятьсот рублей, и мы выпили вместе. Потом он предложил поехать к нему, посмотреть кассету, которую записал в Финляндии Черт, он говорил и говорил… А я смотрел на него.
Он так здорово отдохнул, так выглядел! Загорелый, бородатый, веселый… А я уже подыхал. Не от боли, я ничего не чувствую. От страха! Это убивает, убивает каждую минуту! Я смотрел на него и понимал, что расстаться с ним не могу. Я хотел подольше побыть с ним, послушать, как он радуется жизни.
А потом, в самую неподходящую минуту, все ему сказать. Я хотел увидеть его лицо, когда он узнает… Я должен был это увидеть! Я прошел через это, пусть и он пройдет!
Толик закрыл лицо руками, его голос стал глуше.
Таня слушала его, не в силах пошевелиться. Она слишком хорошо представляла эту сцену. Когда Валера чем-то увлекался, он мог даже не сразу услышать, что к нему обращаются. Он был так счастлив после своей поездки, так полон впечатлениями… Наверное, те слова он тоже понял не сразу.
– Я сказал об этом, и он еще долго смотрел на меня и улыбался, – продолжал Толик каким-то сорванным голосом. – Потом ответил, что я шучу. Я показал ему листок с результатами анализов, И сказал, что девица у нас была одна на двоих и болезнь тоже одна. Предложил за это выпить – ведь мы стали вроде как родственниками. Я ржал как ненормальный! Меня просто пробило! Наверное, так смеются в аду, когда терять нечего,..
"Ад одиночества… – Таня не сводила с него глаз. – Все падают в одну и ту же пропасть, но даже в последний миг продолжают терзать друг друга. Каждый сам за себя, каждый против всех.
Каждый сам по себе".
– Мы выпили. – Толик неожиданно встал и нащупал на столе белую бутылку «Малибу», налил себе в первый попавшийся стакан, не слишком чистый на вид. О Тане он даже и не вспомнил. Казалось, он разговаривает сам с собой. – Потом Валера еще раз сказал, что это шутка. Что справку можно подделать.
Ведь я художник. А я смеялся. Боже, как я смеялся!
Я заорал на него, я кричал, что он придурок, что я тоже сперва не верил, что я делал анализы в трех различных центрах анонимного обследования и результаты были одни и те же! Я швырнул ему две остальные справки – они всегда со мной!
Он, не отрываясь, выпил полстакана рому, но глаза у него остались трезвыми. Таня впервые видела такую муку в человеческом взгляде. Это было что-то совершенно беспомощное и в то же время необыкновенно злобное. Наверное, так приговоренный к смерти смотрит на своего палача.
– Мы тогда напились, – продолжал Толик, наливая себе еще рому. Выцедил из бутылки последние капли и снова осушил стакан до дна. Потом сунул в рот сигарету. Она погнулась и зажглась только с одного бока, но он, казалось, этого не заметил. – Мы напились, и я уснул. Что делал он, я не знаю. Проснулся я поздно, не помню, который был час. Светило солнце. Он стоял в комнате спиной ко мне и разговаривал по телефону. Я сел и стал одеваться.
Мне хотелось поскорее уйти. Помню, что тогда я уже обо всем пожалел. Пожалел, что сказал ему про себя.
Я ведь никому не говорил. Я был уже одет, а он все еще разговаривал… Мне не хотелось задерживаться, и я сказал ему, что ухожу. И еще сказал, чтобы он молчал о том, что я болен. О себе пусть говорит, но обо мне – ни слова. Он прикрыл трубку ладонью и обернулся ко мне.
Толик глубоко затянулся и медленно выпустил струйку дыма. Прикрыл глаза ладонью и тут же взглянул на Таню.
– Я увидел его лицо и понял, что ему конец.
Я не знал, что он сделает через минуту, но что ему конец – это я понял сразу. В этих глазах уже все было.
Язык у него слегка заплетался. Алкоголь начинал оказывать свое действие.
– За ночь он прошел тот путь, который я преодолел за два месяца… Нет, он ушел даже дальше меня по этой дороге… Знаешь, дорога страха не бесконечна. В конце всегда смерть, и мы видим, к чему идем.
Но одни тащатся медленно, цепляются за каждую кочку… Другие, наоборот, бегут, чтобы скорее со всем покончить. И знаешь, трусы вовсе не те, кто тащится. Сильнее всего боятся как раз те, кто бежит.
– Все это очень хорошо, – сказала Таня. Она сама удивилась, услышав, как резко прозвучал ее голос. – Да только в тот момент он разговаривал со своей матерью. Она до сих пор вспоминает этот разговор и не может понять, что случилось с единственным сыном. Почему он сделал это? Он, молодой, удачливый, веселый… Здоровый, наконец!
– Мне все равно, что он сделал. – Толик медленно погасил сигарету в пустом стакане. Она слабо зашипела, ткнувшись в мокрое донышко. – Я вышел из квартиры и спустился во двор. Что было дальше – не видел. Я узнал об этом только в клубе, где-то неделю спустя.
– Ты знал, что ведется следствие?
– Откуда? – меланхолично ответил тот. – Во всяком случае, я его не убивал, если ты это хочешь сказать. Нет, нет, прошу не вешать на меня чужие грехи. Это было самоубийство!
– Но за его спиной стоял ты. Это ты вытолкнул его из окна! Твои слова! Ты хотел его убедить, что он болен. Ты даже не сказал, что один человек может заразиться СПИДом, а другой нет. Ты не оставил ему ни одного шанса.
Толик рассмеялся. Он смотрел на нее и заливался странным, бессмысленным смехом. Таня снова вспомнила о том, что она здесь одна. Одна – и наедине с опасно больным человеком. Конечно, она не допустит, чтобы он к ней приблизился… В таком состоянии он мог ее укусить только для того, чтобы заразить. Но Толик не двинулся с места. Он сидел и смеялся. Глаза у него стали мутные, совсем пьяные. Теперь было видно, насколько он пьян.