Вкус жизни и свободы. Сборник рассказов
Шрифт:
– А вы же диссидент! – обратился Калеко к Неизвестному.
– Нет, я не диссидент.
– Важно, что так считает Андропов.
– Он так преследует евреев, как будто сам еврей.
Лева наконец пробился к Галичу – взять интервью для «Тарбута».
– Алик, есть те, кому завидуете вы?
– Я завидую тем, кто верит в Бога, – ответил бард.
– Им легче жить?
– Им легче умирать, – сказал Галич.
– А что такое Бог? – вмешался в разговор Липавский.
– Причина сущего. Закон, – сказал Лева. – Закон, где расширяется
– Бог не фраер…
Вкус жизни и свободы
До самой Пасхи снег украшал Пятихатки, но накануне майской демонстрации грохнул Чернобыльский реактор, и все полетело в тартарары. Нюсик закрыл свою лавочку – сбор металлолома.
– Софа боится пить воду Днепра, – сказал Нюсик другу Янкелю.
– За твою Софу можно писать романы, – ухмыльнулся шойхет и тайный сионист Янкель – куры окочуривались, завидев его.
– Романы пишут негодяи, – Нюсик допил самогонку и сделал губами птичку.
Они пили у входа на базар в закусочной, где хозяйка Галя – любовь Янкеля. Она предлагала им малосольные огурцы.
– Янкель, заказывай вызов, – прошептал Нюсик.
– От кого?
– Да хоть от Голды Меир!
– И на Софу?
– Софа – моя жена. У нее начал зоб расти.
– Риву Ароновну?
– Софа маму не бросит.
– Значит, пора, – Янкель поднял стакан и чокнулся с Нюсиком. – А я тоже махну в кибуц телок осеменять.
– Ну, – сказал Нюсик, – плюнь на Галю – жопа не цаца. А пить воду Днепра – вон у тебя кадык уже больше члена. Галя! Продай Янкелю марганцовку
– У меня есть цианистый калий.
– Большая разница?
– Всего один рубль. Борщ будете?
– Иди, Галя, к нам. Выпьем за Нюсика. Он собрался в Израиль. Были мы босылами – стали израилами.
Три месяца ветер сдул с календаря. Люди боялись выпить лишний глоток воды и дышали лишь потому, что не дышать не могли. Терпкий запах полыни казался им приговором.
Уже в самолете Софа призналась:
– Нюсик, мама вместо метрики взяла партбилет.
– Софа, для Израиля нет метрики – нет еврея. Для Израиля Рива Ароновна – шикса привокзальная. И дочь ее Софа – шикса, и внук ее Сема – чернобыльский мародер. Ни шекеля, ни хаты. Зачем мы туда летим – палестинцев смешить?
– Нюсик…
– Иди к туалету.
– Мне не хочется.
– Ты хочешь, чтобы нас слушал весь самолет? Иди разговаривать.
– Нюсик…
– Лучше бы я сдох, чем связался с вами. Взяла партбилет вместо метрики! Усраться можно!
– Нюсик, – Софа заплакала.
Они стояли у туалета, пассажиры выстраивались за ними.
– Она поет «Вихри враждебные…», – засмеялся Нюсик.
– Ей девяносто лет.
– Ну почему о партбилете я узнаю в самолете? Я не могу от вас сбежать. Софа, я не могу лететь в Израиль с Розой Люксембург.
– Ривой Ароновной.
– Теперь она Роза Люксембург. Ты в школе какой язык учила?
– Забыла.
– А Роза Люксембург?
– Она
– Она немка. По дороге в кирху она сдуру зашла в синагогу. Вот почему она меня ненавидит.
– Нюсик…
– Эй, вы, в туалете! – кричали из очереди.
– У человека запор, – огрызался Нюсик.
– Я уже не могу.
– Сможете в Тель-Авиве.
– Нюсик…
– Софа, она должна знать родной немецкий. «Ах, майн либер Августин, дас ист хин…»
– Пропустите в туалет!
– Ждите! – огрызался Нюсик, – Ждали две тысячи лет, подождете еще две минуты.
– Нюсик…
– Слушай, Софа, сюда! Неси ее документы, я спущу их в унитаз за облака.
– Нюсик…
– Надо говорить: «О, майн Гот!». Вы теперь немцы. В Вене закатишь истерику, ты это умеешь. Мы летим в Германию. В Германии, дура, будут кормить, а в Израиле вкалывают, пока не сдохнут. Учи немецкий: Дойчланд, Дойчланд, хенде хох.
– Нюсик, Рива Ароновна воевала с немцами.
– Пусть забудет, иначе я ей отпилю шнобель, теперь она Роза Люксембург.
– Нюсик…
– Документы, или я вас поодиночке запущу в облака.
В Айзенахе, маленьком городе немецких запахов и звуков, где пространство заполнено бытом по чертежам, Нюсик – бесшабашный и неугомонный Нюсик, – будто птица в клетке. Он носил зашитые в трусах баксы. А потом так натерло, что он на Софу залезть не мог.
Спрятал сбережения под шкаф. Что до Розы Люксембург, она отыскала партячейку и по воскресениям ее возили на маевки в горы.
Нюсик с утра в любую погоду на велосипеде колесил по городу – собирал пустые пивные банки, расплющивал их, складывал погремушки в рюкзак, в конце дня сдавал в лавку «Цветмет». Когда набиралась тысяча марок, он прятал их в коробку под шкаф. К старости он откроет свою лавочку, будет сидеть в тепле, смотреть телевизор. Во сне он бродил по осенним аллеям, собирал марки как опавшие листья, и жизнь была полна музыки. Наука быть счастливым приходит во сне. Снился Днепр и Пятихатки, пьянки с Янкелем, который улетел в Израиль, выучил на иврите три слова «Рабом работал у араба», снимал койкоместо и изредка звонил. Нюсик любил Израиль «на расстоянии», теплилась в нем извечная мечта еврея о своем государстве, так сказать, «запасном варианте», и не дай Бог если что – можно им воспользоваться. Но лучше, конечно, чтобы израильские чиновники не «жонглировали» его судьбой. Евреи едины и по-братски дружны на расстоянии.
Софа как настоящая немка убирала, стирала, готовила еду. Смертельно уставала. Ей ничего не снилось по ночам.
В один немецкий день – сияло солнце и пели птички, – Нюсик вернулся на велосипеде с рюкзаком пивных банок.
– Кто там гремит в прихожей? Это погром? – спросила Рива Ароновна.
– Это гестапо пришло за коммунистами, – ответил Нюсик.
И тут в прихожую явилась неприкаянная Софа.
– Ты купил Семе автомобиль? Сколько денег ты ему дал?
– Одну марку, – соврал Нюсик, – шоб я так жил.