Владетельница ливанского замка
Шрифт:
— А, это, может быть, для мадемуазель Мишель?
— Да.
— Как ее здоровье?
— Я не знаю.
Она не настаивала больше.
— Сколько я вам должен, сестра?
— Полтора фунта.
Я вынул из кармана горсть кредитных билетов — мой выигрыш в покер третьего дня! — и подал ей билет в 25 фунтов .
— 500 франков? Я сейчас пойду разменяю.
— Оставьте этот билет у себя, сестра, для ваших бедных. Она не благодарила меня, только посмотрела и прошептала:
— Мы будем молиться за вас.
В 6 часов я снова был у Гобсона.
Он
Я опять начал свое бессмысленное шатание по улицам и различным кварталам, постепенно погружающимся во мрак. Маленькие ребятишки, играя, бросались мне под ноги. Я тихо отстранял их, чувствуя безмерную усталость.
Обедать я отправился в военный клуб. Готовясь к страшной минуте, — я вспоминаю это с ужасом, — я старался оглушить себя вином.
Было только 9 часов, когда я вышел из клуба. Еще два часа мучительного ожидания! Что делать? Я стал прогуливаться по авеню де Франсе, тротуар которой идет вдоль берега моря. Затем я облокотился на парапет.
Ночь была чудесная, мягкая, воздух свеж. Море сверкало фосфорическим блеском. Огромные темные горы были усеяны по склонам мириадами маленьких, как булавочные головки, огоньков, — это деревни. Вдали по морю шел пароход. Его салоны и палуба, сиявшие огнями, делали его похожим на какое-то плавучее казино. Меня обгоняли какие-то люди. Два или три раза меня узнали: «Смотрите, — Домэвр! Совсем один и любуется морем! Что ты тут делаешь? Подумаешь, какой поэт!» Я не оборачивался.
Десять часов. Мои бедные ноги отказывались двигаться дальше. Я решил идти в Курзал и сесть в каком-нибудь уединенном уголке террасы, около маленькой решетки, отделяющей ее от улицы.
Сидя там, я выпил подряд две рюмки виски без воды. Через некоторое время я с радостью почувствовал, что под влиянием алкоголя во мне рождается странная самоуверенность. Я начал находить легким, почти естественным то страшное, что я решил предпринять.
Одиннадцать часов. Гобсон опаздывает. Четверть двенадцатого. Что если он не придет? Мне показалось, что тогда все будет потеряно, потому что на другой день у меня уже не достанет больше сил…
Двадцать минут двенадцатого. Раздались звуки сирены, и два-три автомобиля остановились перед Курзалом. Из второго вышел Гобсон.
Смеясь, он направился ко мне:
— Тысячу извинений. Я не завтракал дома сегодня утром. Мой слуга вам это сказал? В три часа, когда я зашел домой, он сообщил мне о вашем первом визите. Я назначил вам свидание здесь. Если я опоздал, то это не моя вина. Мы только что приехали из Баальбека. Стильсона, представителя «Standart Oil», навестили проездом родные. Завтра они уезжают в Палестину. Они не хотели покидать Бейрут, не посмотрев Баальбека. Мы должны сейчас же ехать к Стильсону. Я умираю от голода. Стильсон заказал ужин у себя. Он мне поручил пригласить вас. Эго решено, — не правда ли? Я вас похищаю.
— Прежде всего я должен с вами говорить, Гобсон.
— Ну вот еще! Мы можем так же хорошо переговорить и у Стильсона или в автомобиле по дороге к нему.
— Нет, у нас не будет времени. Поверьте мне, лучше,
— Ну, как хотите, — ответил он, — но только торопитесь, так как нас ждут. Смотрите, — и он положил на стол свои часы, — я даю вам десять минут времени — и ни минуты больше!
В то же время он хлопнул в ладоши:
— Два коктейля «Метрополитен», — сказал он лакею. — Ну, теперь я вас слушаю. Ну, что же? — Он заметил, вероятно, нечто странное во всем моем поведении. — Я вас слушаю, — сказал он, понижая голос.
Минута настала. Какая ирония судьбы! Это было на том самом месте, где мы встретились с ним полгода тому назад.
— Гобсон, я взываю к вашей чести и к вашему слову…
— Вы можете быть уверены во мне, — серьезно сказал он. — Говорите.
— Гобсон, мне нужны деньги.
Он улыбнулся. Он даже как будто облегченно вздохнул.
— Только-то? О! Вы меня испугали.
Он взял мою руку и сильно сжал ее. Какой прием. Как он понял это? Или я становлюсь безумным и перестаю понимать окружающее?..
— Мне нужны деньги, — повторил я угрюмо.
— Тс-с! Тише. Я слышал и понял. Право, я не могу вам выразить, — этот проклятый французский язык! — до чего я взволнован и тронут тем, что вы обратились ко мне. Сколько вам лет?
— Тридцать.
— Черт возьми! Скажите, в каком возрасте мы чаще всего нуждаемся в деньгах? Конечно, именно в этом. Тридцать лет!
Мне около сорока. И вот — доверие за доверие — я признаюсь вам, что случилось со мной десять лет тому назад, когда я был лейтенантом 2-го уланского полка в Бенгалии. В одну такую же прекрасную ночь, как эта, когда на небе точно так же блестели звезды, я узнал, что значит — клянусь вам — неотложная, неустранимая нужда в деньгах. И не маленькая сумма нужна была мне… две тысячи гиней! И непременно к следующему утру, — иначе… — И он сделал жест, как бы приставляя дуло револьвера к своему виску. — В такие минуты опасно сделать ошибку. Надо твердо знать, в какую дверь можно постучаться. Вы не будете жалеть, клянусь Святым Георгом, что вы постучали в мою! Говорите. Говорите, что вам нужно? Такая же сумма?
— Увы, — прошептал я.
— Больше?
— Я не смею вам сказать, сколько мне нужно.
— Ну полно! Говорите.
— Семьсот тысяч франков.
Я ожидал, что он подскочит, услышав эту цифру. Но он остался спокойным. Можно было даже подумать, что он ожидал этого. Только брови его слегка дрогнули и рот скривился в насмешливой гримасе.
— Фу ты, черт, — сказал он. — Я помню, — это была восьмерка. Я проиграл тогда свои две тысячи гиней, поставив против торговца зерном из Дели. Хотел бы я знать, против кого ставили вы.
Он продолжал:
— Семьсот тысяч франков? Двенадцать тысяч фунтов по нынешнему курсу — не так ли?
— Да, так.
— Ну, в таком случае, знаете ли, это другое дело! Это, как говорится в игре, «неправильная сдача»!
Он заметил, какое отчаяние овладело мной.
— Ну, полно, не падайте духом. Нельзя же так! Если я сказал «неправильная сдача», то нужно меня как следует понять. Я хотел сказать этим, что при таких обстоятельствах вы должны были с самого начала обратиться уже не к моей личной чести, а скорее к моей профессиональной честности…