Владимир Красно Солнышко. Огнем и мечом
Шрифт:
Изяславль — городок совсем маленький, на одном конце аукнут, на другом откликнется. Его избы стояли даже не в ряд, а разбросаны как попало, узкие кривые улочки заросли сорной травой чуть не по пояс. На Руси любой мужик сам себе плотник, за большим искусством не гонится, но немудреную избу поставить для себя может. Крыто тесом, леса вокруг много, отчего бы не покрыть? Только княжий терем строили специально привезенные люди, выстроили старательно и быстро.
Всюду вкусно пахло свежесрубленным деревом, все еще новое и чистое, стены пока не закоптились, потому белели ошкуренными стволами, петли дверей не скрипели, половицы
Туры действительно прибыл в Изяславль, как только узнал о переезде туда Рогнеды. Старый князь дреговичей хорошо осведомлен об участи своего друга и его несчастной дочери. Он жалел Рогволода и саму Рогнеду, но против князя выступать не собирался. Услышав еще со двора его низкий голос, отчитывавший кого-то из нерадивых холопов, Рогнеда бросилась навстречу. Дрегович не успел дойти до ее ложницы, наткнулся на опальную княгиню еще в переходе. Остановился, схватил за плечи и потащил к свету:
— Ну-ка, ну-ка, дай на тебя поглядеть… — Довольно хмыкнул: — Хороша! В девках была хороша, а сейчас и подавно расцвела…
Рогнеда не выдержала, из ее глаз невольно брызнули слезы. Княгиня уткнулась в плечо давнего друга семьи и разрыдалась почти в голос. Туры гладил ее светлые волосы и растерянно бормотал:
— Ну… ну… чего ты?
Немного поплакав, Рогнеда все же взяла себя в руки и, громко хлюпнув носом, наконец пригласила дорогого гостя в трапезную. Дрегович хорошо помнил гордую стать бывшей княжны и то, что из нее слез не вытянешь. Видно, крепко обидела жизнь, если уж высокомерная Рогнеда ревмя ревет.
Князь оглядел трапезную, похвалил:
— Хорошо построили, добротно… Еще на крыльце заметил, что ловко все сделано. И запах живой, ни сырости, ни угару. Тебе здесь хорошо с дитем будет…
Рогнеда смогла сдержать вновь подступившие к глазам слезы. Ни к чему реветь, слезами горю не поможешь.
Туры пробыл в Изяславле целую седмицу, но дольше не мог. Они много вспоминали, о многом поговорили, только об одном молчали — почему князь Владимир вдруг отправил свою жену с сыном в далекий Изяславль. Уже в последний вечер Туры все же не выдержал, спросил напрямую. Пришлось Рогнеде честно рассказать и про нож в ложнице, и про то, как князь в ответ казнить задумал, и про меч в руках маленького Изяслава, и про высылку в полоцкие земли. Дрегович сокрушенно качал головой — вот оно как дело… Что тут скажешь? У каждого своя правда. И Рогнеда за родных мстила, и князь больше не мог ее у себя держать. А что не казнил, все же молодец, негоже мать своих сыновей жизни лишать. Но не смог не поинтересоваться:
— А чего ты вдруг теперь мстить решила? Троих сыновей родила, а потом о крови родных вспомнила?
Рогнеда смотрела в темное окно и молчала. Туры не торопил, уже понимая, что ей есть о чем молчать. Наконец, княгиня сдавленным голосом поведала:
— Четверо… сыновей четверо было, Мстислав маленьким совсем помер. И одна дочь… А не вынесла более… — Она вдруг вскинула голову. На Туры
Князь чуть смущенно крякнул.
— Но… не он один так. Все…
Рогнеда поднялась, прошлась по трапезной, остановилась. Глаза ее чуть сузились, губы зло сжались.
— Ладно бы просто так, а то ведь женился! На грекине, что после Ярополка осталась, на боярской дочке… Сколько же еще таких жен будет?!
Мысленно Туры произнес: «Ой-ой!», но вслух сказал другое:
— Сядь. Успокойся. И то не велика беда, если тебя больше других любит. У твоего отца сколько жен было? Трое. И у меня тоже. И у князя Игоря тоже не одна княгиня Ольга. Та уж на что сильна, а других жен терпела!
К его удивлению Рогнеда почти бессильно опустилась на лавку с поникшей головой, видно, и сама о том думала, выступила против мужа из ревности, а потом и пожалела, да сделанного не вернуть. Дрегович решился посоветовать:
— Помирись с князем, негоже жене вдали от мужа жить. Слышал я, что Владимир больно горяч, до беспамятства, но отходчив. Простит, если любит. Примирись.
— Да как?! В Изяславль подальше от себя отправил. Только Изяслава с собой и отпустил, младшие сыновья с ним, Ярослав и Всеволод. Даже сыновей не отдал! — Губы женщины снова дрогнули, больше всего сейчас она тосковала даже не по князю, променявшему ее на других жен, а по своим мальчикам, еще таким маленьким…
Туры снова встал в тупик. Окажись он на месте Владимира, тоже не отдал бы своих сыновей опальной жене, но ведь и Рогнеду жалко. Вот и разберись, кто из них прав, а кто правее…
Все, чем мог помочь своей родственнице Туры — пообещать замолвить слово перед князем при случае. Да только Владимир в Киеве не сидел, вдруг начал воевать. Дрегович положил руку на плечо опальной княгини:
— Пока смирись, время все рассудит. А князь с женами не живет, в походах уж больше года.
Рогнеде очень хотелось спросить, где в походах, как там Владимир, но сказала другое, снова горяча сама себя:
— Да как смириться-то?! Никогда не прощу ни убийства родных, ни того, что с сыновьями разлучил!
Туры досадно крякнул:
— Экая ты неуступчивая!
На том разговор и закончился. Рогнеда осталась после приезда дреговича раздосадованной, Владимир и не собирался ни возвращать ее обратно, ни присылать сюда гонцов с покаянием, ни даже страдать. Он воевал! Держал себя так, словно обиженной Рогнеды и на свете не было! Так мог себя вести только равнодушный человек, значит, она не нужна больше князю?! Тосковала душа, но не меньше тосковало и тело.
Изяслав не мог понять, почему мать запретила ему вспоминать отца и братьев. Его не интересовали совсем маленькие Ярослав и Всеволод, но как не говорить о князе Владимире, если это его отец? И почему он не Рюрикович, если отец Великий князь киевский, а правят Киевом Рюриковичи, это малыш слышал с самых ранних лет. Рогнеда вдруг стала внушать сынишке, что он Рогволодович, князь Полоцкий и про Киев лучше забыть.
Месть обиженной женщины, да еще и такой, как Рогнеда, страшна! Не имея возможности хоть как-то отплатить Владимиру за свое унижение и его, как ей казалось, равнодушие, она постаралась сделать все, чтобы воспитать старшего сына Изяслава в ненависти к отцу и даже к младшим братьям.