Владимир Мономах, князь-мифотворец
Шрифт:
Весьма непростым делом является датировка «Устава» Мономаха, который одни исследователи считают документом, изданным после того, как состоялась интронизация князя на киевском столе{230}, а другие локализуют его появление в кратком диапазоне между 16 и 20 апреля 1113 г. — то есть — до вокняжения Мономаха в Киеве{231}. Конечно, «Устав» Мономаха являлся чрезвычайным законодательным актом, но вряд ли он мог быть подготовлен в столь короткий срок. В «преамбуле» документа говорится, что он стал результатом совещания в загородной княжеской резиденции, Берестове, Владимира Всеволодовича с тысяцкими Киева, Белгорода и Переяславля. Кроме того, там находился и представитель Олега Святославича, который, по
По-видимому, разработка «Устава» началась после изменений в киевской администрации, в результате которых непопулярный в глазах части городского населения тысяцкий Путята был заменен приближенным Мономаха Ратибором, что, таким образом, должно было усилить его позиции в качестве киевского князя. Учитывая объем информации в Пространной правде, гипотетически относимой к законодательству Мономаха, можно предположить два альтернативных пути его формирования. Если рассматривать статьи 53–66 как единый законодательный акт, то процесс его разработки должен был быть достаточно длительным и локализоваться между 1113 и 1115 г. (так как упоминаемый в документе Олег Святославич скончался 1 августа 1115 г.) Если же учесть неоднородное его содержание, придется допустить, что «Устав» представляет собой «пакет» отдельных законодательных актов, ввод в действие которых осуществлялся поэтапно. Любое из этих предположений исключает возможность экстренной разработки «Устава» за четыре дня, между 16 и 20 апреля 1113г.
Один из наиболее распространенных в исторической литературе мифов — миф о том, что законодательство Владимира Мономаха имело антисемитский характер, — восходит ко второй редакции «Истории Российской». Если в первой редакции своего труда В.Н. Татищев лишь глухо упоминал о том, что жиды многую тщету и смуту творили людям, то во второй редакции картина притеснений и ответной реакции городского населения приняла столь масштабные размеры, что киевляне будто просили Мономаха «об управе на жидов, что отняли все промыслы у христиан и при Святополке имели великую свободу и власть, чрез что многие купцы и ремесленники разорились».
Такое предположение предопределило интерпретацию историком законодательных инициатив Мономаха как антисемитских, предполагавших изгнание евреев с территории Руси по требованию киевлян, которое Владимир пообещал рассмотреть на княжеском совете, где якобы «по долгом рассуждении уставили закон таков: “Ныне из всей Русской земли всех жидов выслать и со всем их имением, и впредь не впущать; а если тайно войдут, вольно их грабить и убивать”. И послали по всем градам о том грамоты, по которым везде их немедленно выслали, но многих по городам и на путях своевольные побили и разграбили»{232}.
Как мы имели возможность убедиться, ничего подобного в «Уставе» Владимира Мономаха нет. Однако сама идея о том, что одной из причин киевского восстания стали злоупотребления близких к Святополку еврейских ростовщиков, получила весьма широкое распространение в историографии. Приведем несколько примеров. Так, Н.М. Карамзин утверждал, что киевские евреи находились «под особенным покровительством корыстолюбивого Святополка», хотя и отмечал уязвимость татищевского рассказа об изгнании евреев из Русской земли, так как в летописях под 1124 г. говорилось, что «погорели жиды в Киеве»{233}. С.М. Соловьёв считал, что «Святополк из корыстолюбия дал большие льготы жидам, которыми они пользовались в ущерб народу и тем возбудили всеобщее негодование». Ему вторил Н.И. Костомаров, считавший, что во время своего княжения Святополк потакал евреям и поверял им собирание доходов. По Д.И. Иловайскому, евреи «купили себе разные льготы у Святополка и, по обыкновению своему, многих повергли в нищету в качестве жадных ростовщиков»{234}.
Нетрудно
Однако свидетельства о связи интересов Святополка с ростовщиками в патерике нет. Равным образом нет оснований считать, что нормы «Устава» Мономаха имели антисемитский характер, так как допустить подобное предположение можно лишь в том случае, если предполагать, что большинство киевских евреев, пострадавших во время беспорядков 1113 г., были ростовщиками, хотя некоторые исследователи принимали подобную, надо сказать, весьма гипотетическую возможность как аксиому. Например, М.Н. Тихомиров утверждал, что «в таком большом и торговом городе, каким был Киев начала XII века, участие евреев в экономической жизни было несомненно деятельным. Евреи должны были принимать участие в ростовщических операциях Святополка и его тысяцкого Путяты. Этим объясняется нападение киевлян на еврейский квартал»{235}. Между тем против подобных представлений свидетельствует хотя бы тот факт, что увещания митрополита Никифора, в которых он призывал к отказу от «великого реза», были, по всей видимости, обращены к его православным единоверцам, а не к представителям иудейской диаспоры.
Перемены на киевском столе вызвали новую активизацию половцев, которые в том же 1113 г. осадили городок Выр. Чтобы организовать им отпор, Владимир Мономах был вынужден призвать на помощь своих сыновей и Олега Святославича с сыновьями. В «Поучении» Мономах пишет, что «к Выру было пришли Аепа и Боняк, захотев взять его, и [я] к Ромну пошел с Олегом и с детьми на них, и они убежали». Более о столкновениях с половцами киевский князь не упоминает, однако из «Повести временных лет» известно, что война продолжалась ив 1116 г., когда «послал Владимир сына своего Ярополка, а Давыд сына своего Всеволода на Дон, и взяли они три города: Сугров, Шарукан и Балин», а чуть позже состоялся бой «с половцами, и с торками, и с печенегами у Дона, и бились два дня и две ночи, и пришли на Русь к Владимиру торки и печенеги»{236}. Под следующим годом мы находим свидетельство о приходе на Русь жителей Белой Вежи. Этим же годом датировано сообщение о том, что Мономах женил своего младшего сына Андрея на внучке Тугоркана. Значит, в это время отношения киевского князя с половцами вновь стабилизировались.
Подводя итог своей многолетней борьбе с половцами в 1117 г., Владимир Мономах утверждал следующее: «А всего походов было восемьдесят и три великих, а остальных и не упомню меньших. И миров заключил с половецкими князьями без одного двадцать, и при отце и без отца, а раздаривал много скота и много одежды своей. И отпустил из оков лучших князей половецких столько: Шаруканевых двух братьев, Багубарсовых трех, Осеневых братьев четырех, а всего других лучших князей 100. А самих князей Бог живыми в руки давал: Коксусь с сыном, Аклан Бурчевич, таревский князь Азгулуй и иных витязей молодых 15, этих я, приведя живых, иссек и бросил в ту речку Сальню. А врозь перебил их в то время около 200 лучших мужей»{237}.
Бесспорно, немалая заслуга Мономаха, заключалась в том, что в начале XII в. ему удалось консолидировать силы князей для защиты «Русской земли» от половцев и в конце концов установить конструктивные отношения со Святославичами, которые в итоге должны были включиться в «концерт» русских князей. Но, несмотря на это, между ними имелись и некоторые разногласия, которые проявились в 1115 г., во время тожеств по перезахоронению останков Бориса и Глеба в церкви, построенной Олегом Святославичем.