Владимир Набоков, отец Владимира Набокова

Аросев Григорий

В 1893 году, отбыв военную службу, Набоков уехал – по делам образовательным в Германию, в университеты Лейпцига и Галле (километрах в 40 от Лейпцига). Вероятнее всего, Набоков рассчитывал прибыть к началу осенних занятий, ибо весь 1892 год он служил, и едва ли мог организовать поездку так быстро, чтобы оказаться в Галле сразу после рождественских каникул. Увы, в архиве университета никаких документов о пребывании там Набокова не сохранилось.

Но нам известно, что в Галле Набоков учился в том числе у Франца фон Листа, известного юриста, специалиста по международному праву и кузена композитора Ференца Листа (именно Франца фон Листа упоминал Лев Толстой в «Воскресении» как одного из авторов, которых читал Дмитрий Нехлюдов), а в Лейпциге – у Карла Биндинга, знаменитого специалиста по уголовному праву тех лет. Впрочем, незадолго до смерти в 1920 году Биндинг крупно опозорился, вместе с коллегой выпустив книгу «Разрешение

на уничтожение жизни, недостойной жизни» (Die Freigabe der Vernichtung lebensunwerten Lebens), в которой выступал за умерщвление душевнобольных.

(Отметим любопытную деталь: Франц фон Лист был против смертной казни, но публично выступить против этой меры наказания не решался, а В. Д. Набоков это делал неоднократно, о чем мы подробно скажем чуть позже.)

В Германии Набокова настигло письмо Николая Таганцева (1843–1923), знаменитого прогрессивного юриста и криминалиста, который также выступал за отмену смертной казни. (Говорят, Таганцев принимал вступительные экзамены еще у одного Владимира – Ульянова-Ленина.) Таганцев предложил молодому ученому преподавать уголовное право в Училище правоведения – том самом, где учился Дмитрий Набоков и два его сына, братья Владимира. В. Д. Набоков согласился, отказал своему факультету и восемь лет, до 1904 года, читал лекции в училище.

(Набоков своего старшего товарища не забыл и в 1921 году, уже в Берлине, опубликовал в издаваемой им газете «Руль» (выпуск от 31 июля) заметку под названием «Судьба Н. С. Таганцева», в которой рассказал о несправедливом обращении с профессором, которого советская власть обвинила в том, что он готовил заговор, «припасал взрывчатые вещества и десятки миллионов романовских рублей», а потом и арестовала. Набоков вступился за Таганцева – «восьмидесятилетнего немощного старца, только недавно овдовевшего, занятого исключительно писательским трудом», которым зарабатывал на жизнь. Кроме того, арестовали его сына и невестку, а двух их детей дошкольного возраста отправили в советский приют. Таганцев просидел – в аналоге нынешней КПЗ – недолго, но, когда вернулся, увидел, что его дом подчистую разграблен: профессор остался совершенно один, «разбитый горем и всеми пережитыми потрясениями» и без средств к существованию. В конце заметки Набоков иронически отзывается о словах Анатолия Луначарского, который говорил о заботливости советской власти по отношению к ученым. «Участь Н. С. Таганцева – красноречивая иллюстрация к этим басням», – писал В. Д. Набоков.)

Впрочем, есть и другая версия, что преподавать Набоков начал по инициативе Ивана Щегловитова (1861–1918), министра юстиции при императорском дворе.

В своей самой первой лекции Набоков объявил о своем несогласии с двумя новыми течениями в уголовном праве – антропологическом и социологическом, которые предлагали новые, отличные от классических объяснения существования преступности и иное видение задач этой науки. Владимир Дмитриевич сообщил, что выступает за нормы классической школы и будет их придерживаться (а о том, какое направление более верное и как их положения сочетать в современном мире, дискуссии ведутся и по сей день).

В 1894 году, еще до начала работы в училище, Набоков поступил на службу в Государственную канцелярию при Государственном совете, где проработал до 1899 года и получил звание камер-юнкера. Долго это не продлилось, госслужба оказалась Набокову не по душе и не по сердцу, в отличие от преподавания и политической работы.

И публицистики: уже в 1895 году, то есть в возрасте 25 лет, еще до начала преподавательской деятельности, Набоков отдал в печать свою первую статью: «Нищенство и бродяжничество как уголовные поступки», которая занимала в «Журнале Санкт-Петербургского юридического общества» ни много ни мало 64 страницы. Далее статьи, публикации следовали буквально одна за другой, но иногда Набоков публиковал и нечто более объемное, к примеру, он составил учебник по Особенной части уголовного права, в котором подробно сравнивал положения уголовного законодательства, принятого в 1903 году, и предыдущего, касающихся имущественных преступлений и преступлений против личности. В дальнейшем Набоков был одним из постоянных авторов таких профильных периодических изданий, как газета «Право», журнал «Вестник права», «Журнал уголовного права и процесса». ВДН также был избран секретарем Юридического общества при Санкт-Петербургском университете, активно участвовал в работе Международного Союза криминалистов, а в 1906 году был избран главой Русской группы Союза.

Во время работы в училище он познакомился с очаровательной Еленой (29.08.1876–02.05.1939, Прага), дочерью миллионера, филантропа и самодура Ивана Васильевича Рукавишникова (1843–1901), владевшего селом Рождествено. Рукавишникову принадлежало колоссальное состояние: точных данных

о его размере нет, но ходили слухи о миллионе рублей царским червонным (высшей пробы) золотом, это была сумма совершенно немыслимая, нажитая на приисках на реке Лене. (Кто знает, не в честь ли реки, давшей ему состояние, Рукавишников назвал свою дочь? Впрочем, это скорее шутка, вероятнее, что он назвал дочь в честь своей матери, Елены Кузьминичны.) Весьма нелестную характеристику дал своему деду Владимир Набоков – младший в «Других берегах», назвав его «тираном, который держал в постоянном страхе свою дочь, а со своим ‹…› сыном Василием обращался столь жестоко и безжалостно, что едва не довел его до смерти».

Но для округи Иван Васильевич делал очень много. Выстроил храм – всего их в Рождествено два, в другом, храме Вознесения Господня, была крещена Елена, его дочь. Основал несколько бесплатных школ, как для мальчиков, так и для девочек, выделял деньги на одежду для крестьянских детей (и они носили не что-то примитивное, а, судя по фото, вполне неплохую одежду и обувь, к примеру, не лапти, а сапоги). Помогал и солдаткам – женщинам, чьи мужья долгие годы служили в армии. Организовал Рукавишников и сельский народный театр, и лечебницу, впоследствии переделанную в полноценную больницу, и даже, говорят, основал фонд, из которого крестьяне брали деньги на покупку лошади или коровы, если их животные погибали, а молодые крестьяне могли получить сумму на строительство дома. (Говорят, что его зять, Владимир Дмитриевич Набоков, впоследствии тоже пользовался репутацией доброго и щедрого «барина», который почти всегда разрешал крестьянам делать все, что им было нужно; и любил, когда в благодарность «мужики» начинали его качать.) В 1880 году Рукавишникову были пожалованы орден Святого Владимира и соответственно дворянское звание.

Его жена Ольга (1845–1901) была дочерью Николая Илларионовича Козлова, в 1869–1871 годах начальника Медико-хирургической академии (ныне Военно-медицинской академии имени Кирова). Уроки юной Елене давал среди прочих не кто иной, как знаменитый профессор зоологии, теоретик эволюционного учения Владимир Шимкевич (1858–1923), а для Василия и рано умершего сына Владимира Рукавишников не просто созвал лучших учителей, а открыл одну из гимназий, в которой обучались и мальчики из крестьянских семей. Помимо этого, Иван Васильевич обожал театр и устроил в петербургском доме собственную галерею, наполненную, впрочем, на три четверти «всяким вздором», по едкому выражению не особо почтительного к нему внука.

Не менее достойными людьми были и дядья Елены со стороны отца: Николай и Константин Рукавишниковы. О Николае Васильевиче герой нашей книги сказал в 1901 году в отдельной речи, что ему «более всего подходит определение «деятельный человеколюбец»». Век Н. В. Рукавишникова оказался короток – он не дожил и до 30 лет. Однако успел он многое. Николаю не были свойственны долгие поиски себя, характерные для людей XIX века ничуть не менее, чем для людей XXI. С 25 лет Николай, вопреки воле отца, занимался исправительным приютом для малолетних преступников, который впоследствии получил название Рукавишниковского (еще при жизни Николая!). В столь молодом возрасте он возглавил приют, полностью наладил учебный и воспитательный процесс, сам преподавал, а главное – вдохнул в него жизнь, любовь и обаяние. Исправление воспитанников было почти стопроцентным. Умер он от несчастного случая: сильно простудился на прогулке с воспитанниками, лег и больше не вставал. «Высшее удовлетворение каждого общественного деятеля – лицезреть воочию рост, развитие и успех любимого дела, созреть и состариться под его легким бременем, уйти в иной мир с спокойной уверенностью в том, что оно не погибнет. В этой радости судьба отказала Николаю Васильевичу. Она дала ему другое: ни одно сомнение, ни одно разочарование не успело коснуться его светлой души. По словам поэта, “счастье он в жизни вкусил – горе оставил другим”» [7] , – вдохновенно сказал о Николае четверть века спустя муж его племянницы, Владимир Дмитриевич Набоков.

7

Набоков В. Д. Жизнь и деятельность Н. В. Рукавишникова // Набоков В.Д. О тюрьме, Англии, большевистском перевороте. Воспоминания. – М.: ИД «Юрайт», 2019. С. 234.

Константин Васильевич был банкиром, предпринимателем, общественным деятелем и благотворителем. После смерти брата (Николай был средним, Иван, отец Елены Набоковой, – старшим) Константин вошел в попечительский совет приюта, а в 1893 году был на четыре года избран городским головой Москвы.

Сама же Ольга Николаевна, мама Елены, не будучи обремененной необходимостью думать о хлебе насущном, занималась благотворительностью: опекала крестьянских девочек, следя за их воспитанием и образованием.