Владимир Набоков: русские годы

Бойд Брайан

Поскольку русские эмигранты продолжали прибывать с востока или, привлеченные низкими ценами, перебирались в Берлин из других центров эмиграции, русский театр и книгоиздательство процветали. Знаком уверенности русской колонии в собственной прочности стал новый, роскошно иллюстрированный, красочный журнал «Жар-птица», выходивший ежемесячно и посвященный русскому искусству и литературе. В первом, августовском номере его была напечатана поэма Сирина «Крым». В рецензии на «Жар-птицу», вышедшей в начале сентября, Марк Цетлин, который вел раздел поэзии в «Современных записках» — наиболее авторитетном из русских литературных журналов, — благожелательно упомянул это «талантливое стихотворение», что было, по-видимому, если не считать похвалы в журнале Тенишевского училища, первым печатным откликом на творчество Набокова⁷⁵.

7 августа 1921 года в Петербурге скончался Александр Блок. Неделю спустя

«Руль» напечатал стихотворение Сирина, в котором он отдает дань Блоку и вторит его «Стихам о Прекрасной Даме». В этом же номере напечатана статья Владимира Дмитриевича о блоковской поэзии, в которой он отвергает «Двенадцать» и признает себя рыцарем его Прекрасной Дамы. Журналист и писатель Дионсо (И.В. Шкловский) в письме В.Д. Набокову с восхищением отозвался о стихах молодого поэта Сирина, которые печатаются в «Руле». Отец Набокова рад был услышать подобный комплимент от человека, не знавшего, что Сирин — его сын. «Талант его растет, — ответил он. — Я возлагаю на него большие надежды». В середине сентября Союз русских писателей и журналистов в Берлине организовал вечер памяти Александра Блока. Среди участников были В.Д. Набоков, выступивший со своими воспоминаниями о поэте, и Сирин, прочитавший свои стихи его памяти⁷⁶. Отцу и сыну уже недолго оставалось быть рядом.

X

Владимир вернулся в Кембридж 7 октября, как обычно, через Остенде. Начинался его последний университетский год. Он по-прежнему жил в той же квартире на Тринити-Лэйн, которую раньше делил с Калашниковым, отчисленным из университета: Калашников был не силен в английском и из-за этого провалился на экзамене по истории. Никита Романов тоже ушел из университета, и без своих друзей Набоков сначала впал в уныние. Скоро их место занял Бобби де Калри — внимательный, добрый, «очаровательно милый» молодой человек; Набоков привязался к нему и даже начал брать у него уроки итальянского⁷⁷.

Он усердно работал, писал Светлане, читал французские тома XVII века в Библиотеке Рена, однако по-настоящему его интересовало другое — недавно купленная теннисная ракета, стихи, которые он продолжал посылать родителям. Елена Ивановна, как и раньше, жила его письмами, с удовольствием вела сложный учет новой продукции, которую бесперебойно поставлял ей сын, переписывала его стихи и вносила их в каталог⁷⁸. Тем временем В.Д. Набоков и его друг Саша Черный начали отбирать из альбомов Владимира, которые были у них в Берлине, стихи для его сборника: он должен был выйти в «Гранях» — новом издательстве, организованном Сашей Черным.

Саша Черный (Александр Гликберг, 1880–1932) был лучшим юмористическим поэтом своего поколения, «единственным заслуживающим внимания непоэтическим поэтом периода господства символизма» и, наряду с К.И. Чуковским, — самым известным детским поэтом своего времени⁷⁹. Набоков ценил и его юмор, и детскость его воображения: «…маленькое животное в углу стихотворения — марка Саши Черного, — написал он позднее, — так в гостиной или в кабинете можно иногда найти под креслом плюшевую игрушку, и это признак того, что в доме есть дети». Еще выше ценил он те серьезные стихи Саши Черного, которые исторгла из него революция. Но главное, Набоков испытывал искреннюю благодарность к этому робкому, нерешительному, часто замыкавшемуся в себе маленькому человеку с грустными глазами, который помогал молодому Сирину не чрезмерной похвалой, но конкретными советами старшего: «волнистая черта недоумения», помечающая неловкую строку, «осторожно исправленная безграмотность», рекомендация, в какую именно редакцию послать стихи, которые Владимир приносил в его темноватую комнату в Шарлоттенбурге. Как редактор «Жар-птицы» и составитель двух литературных альманахов — «Радуга» и «Грани», Саша Черный опубликовал сиринские стихи, прозу и драматургию. Уже в сентябре 1921 года издательство «Грани» рекламировало сборник Сирина «Стихи», хотя не были еще известны ни состав, ни название книги, которая вышла лишь в 1923 году. Впоследствии Набоков считал, что Саша Черный осуществил это издание не потому, что высоко ценил его стихи — у него для этого, по мнению Набокова, был слишком хороший вкус, — а лишь из доброго отношения к подающему надежды и плодовитому сыну близкого друга⁸⁰.

В октябре 1921 года Владимир Дмитриевич написал сыну, что он отклонил предложение Саши Черного ради разнообразия поставить под стихотворением, которое скоро должно появиться в «Жар-птице», реальное имя, а не псевдоним. Молодой поэт ответил на это с притворным жаром: «Мало ли какие есть Набоковы, — Сирин-то един! Therefore [78] , нужно пресечь порыв Черного — пусть он поставит ту подпись, которую знает весь

мир» ⁸¹ .

Быть может, именно этот эпизод натолкнул Набокова на идею собственной литературной мистификации. В конце октября — начале ноября он сочинил небольшую пьесу «Скитальцы» и послал ее родителям, выдав за перевод первого акта драмы «The Wanderers» английского драматурга, которого он назвал «Vivian Calmbrood» анаграммировав таким образом свое имя. Для первого своего опыта в драме Набоков выбрал безопасно-туманное прошлое. В трактире «Пурпурного Пса» встречаются два брата: один из них долго скитался по свету и теперь мечтает снова увидеть свой дом, второй никогда не покидал родного графства, но проделал путь к противоположному моральному полюсу, превратившись в разбойника и пьяницу. Как мы догадываемся, дочь хозяина трактира, прекрасная Сильвия, может спасти одного из братьев или их обоих либо стать виновницей их роковой ссоры. Владимир Дмитриевич поверил, что «Скитальцы» — это действительно перевод, и высказал опасение, как бы сын не потратил зря время, занимаясь такими пустяками из чистой любви к литературе. Если бы пьеса «Скитальцы» действительно была написана английским поэтом конца XVIII или начала XIX века, она конечно же не заслуживала бы перевода, но как упражнение в литературном перевоплощении двадцатидвухлетнего русского поэта XX века она, несомненно, оставляет яркое впечатление ⁸² .

78

Поэтому (англ.)

Посылая новые стихи своей матери, Набоков заметил: «Этот стишок докажет тебе, что настроенье у меня всегда радостное. Если я доживу до ста лет, то и тогда душа моя будет разгуливать в коротких штанах». Владимир озаглавил это стихотворение «Сириниана», словно бы хотел выразить таким образом свое жизненное кредо. Впрочем, так это и было на самом деле:

Есть в одиночестве свобода, и сладость — в вымыслах благих. Звезду, снежинку, каплю меду я заключаю в стих. И еженочно умирая, я рад воскреснуть в должный час, и новый день — росинка рая, а  прошлый день — алмаз⁸³.

XI

В начале нового семестра чувствительный де Калри со слезами на глазах стал упрашивать своего друга в декабре съездить с ним на неделю в Сен-Морис. Набокову очень хотелось снова покататься на лыжах, и он попросил разрешения у матери, напирая на то, что снежные пейзажи с деревьями, покрытыми инеем, могут стать лекарством от ностальгии. Против таких аргументов устоять было невозможно. 5 декабря закончился семестр, и через три дня Набоков и де Калри пересекли швейцарскую границу. Они катались на коньках в Шамбери, фотографировались в бриджах на вершине горы Мили, занимались лыжным спортом в Сен-Морисе. Набоков не только пользовался лыжами де Калри, но и спал с ним в одной кровати, не зная, что тот гомосексуалист⁸⁴.

На обратном пути они остановились в Лозанне, где навестили Сесиль Миотон, бывшую гувернантку Набокова. Постаревшая, потолстевшая, почти совсем глухая, она утешалась в своих страданиях, вспоминая Россию, так же как прежде страдания ее смягчал лишь образ Швейцарии. Два года спустя Набоков использует свои впечатления от этой встречи для остро характерного портрета вернувшейся в Швейцарию гувернантки в своем рассказе «Пасхальный дождь», который был обнаружен лишь недавно. Но сначала ее сентиментальные воспоминания, искажавшие их общее прошлое, его просто покоробили; позднее подобный эпизод появится в «Подлинной жизни Себастьяна Найта», а Швейцарские Альпы выкристаллизуются в «Подвиге». На следующий день молодые люди принесли ей слуховой аппарат, предположив, что сама она не может позволить себе подобную роскошь.

Сначала она неправильно приладила сложный инструмент, что, впрочем, не помешало ей сразу поднять на меня влажный взгляд, посильно изображавший удивление и восторг. Она клялась, что слышит даже мой шепот. Между тем этого не могло быть, ибо, озадаченный и огорченный поведением машинки, я не сказал ни слова, а если бы заговорил, то предложил бы ей поблагодарить моего товарища, заплатившего за аппарат⁸⁵.

В Берлин Набоков приехал вместе с де Калри, который на ближайший месяц заменил Калашникова в квартете с сестрами Зиверт⁸⁶.