Владимир Святой

Карпов Алексей Юрьевич

Немецкий епископ стал ключевой фигурой в хитроумной комбинации, очевидно, задуманной польским князем. По сведениям Титмара Мерзебургского, через какое-то время после свадьбы «по наущению Болеслава» Святополк вознамерился «тайно выступить» против своего отца. Заговор, однако, был раскрыт. Владимир поспешил заключить под стражу не только Святополка и его жену-польку, но и Рейнберна, которого (очевидно, не без оснований) счел организатором и вдохновителем мятежа^{468}.

Действительно ли имел место заговор? И намеревался ли Святополк в самом деле отстранить от власти князя Владимира? Я склоняюсь к тому, чтобы дать утвердительный ответ на эти вопросы. Более того, как мне кажется, можно даже попытаться установить те скрытые мотивы, которыми руководствовались туровский князь и его покровитель в Польше в своих притязаниях на киевский престол. Но для этого придется вспомнить не вполне обычные обстоятельства появления Святополка на свет.

Напомню, что его считали

«от двух отцов», поскольку его мать, некую греческую христианку, жену Ярополка, Владимир «залежал» «непраздной», то есть беременной. Согласно представлениям русских людей того времени, отцом Святополка, несомненно, был Владимир: даже усыновление вполне заменяло физическое сыновство. Но при христианском взгляде на существо брака поступок Владимира был не чем иным, как насилием и прелюбодеянием, а Святополк, так же несомненно, оказывался законным сыном одного лишь Ярополка. Но если так, то он приобретал права на киевский престол даже при жизни Владимира. И не Рейнберн ли — может быть, по указке Болеслава? — растолковывал ему это?

Подобные рассуждения отнюдь не являются досужей выдумкой, но, как ни странно, подтверждаются документально. В нашем распоряжении имеется уникальный источник — монеты самого Святополка, которые он чеканил в Киеве во время своего недолгого пребывания там в 1015–1016 годах. На этих монетах Святополк изображал себя подобным Владимиру — на княжеском престоле, с регалиями «царской» власти. Установлено, что один из экземпляров Святополковых монет был даже выполнен тем же резчиком, который вырезал формы для сребреника Владимира. На оборотной стороне монеты — так же, как и у Владимира, — родовой княжеский знак, но не Владимиров «трезубец», а «двузубец» с крестом на одном из наверший^{469}. Этот княжеский знак, вероятно, восходит к княжескому знаку Святослава Игоревича и Ярополка Святославича. Русские князья Рюриковичи, как правило, наследовали родовой знак своего родителя, придавая ему какие-то свои дополнительные черты. Ярополк в свое время воспринял отцовский «двузубец». Свергнув брата, Владимир должен был изменить и его княжеский знак. В свою очередь, «трезубец» Владимира с незначительными дополнениями использовали его сыновья — в частности, Ярослав. Святополк сознательно отказывался от Владимирова «трезубца» и восстанавливал «двузубец» своего настоящего отца. И это свидетельство того, что сам он осознавал себя отнюдь не Владимировичем, но Ярополчичем^{470}.

Со слов Титмара Мерзебургского мы знаем, что Святополк и его супруга находились в заточении до самой смерти Владимира, случившейся 15 июля 1015 года. В особой темнице содержался епископ Рейнберн. Он и умер в заточении.

«…Святой отец, прилежно восхваляя Господа, свершил втайне то, чего не мог открыто: по слезам его и усердной молитве, исторгнутой из кающегося сердца, как по причастии, отпущены были ему грехи высшим священником; душа его, вырвавшись из узилища тела, ликуя, перешла в свободу вечной славы», — с умилением писал Титмар. Именно эту смерть, а не заточение пасынка, ставил немецкий хронист в особую вину князю Владимиру; именно отсюда проистекает его очевидная неприязнь к киевскому князю.

Русские источники ничего не сообщают о заговоре и заточении Святополка, так же как молчат они и о его польском браке. Но о какой-то напряженности в отношениях между Владимиром и Святополком им было известно. Так, ко времени смерти Владимира Святополк оказывается не в своем Турове, а в Киеве или где-то поблизости от него ^{471} . Это может свидетельствовать либо об особой близости между отцом и сыном (как, например, в случае с Борисом, также находившемся в Киеве), либо, наоборот, о недоверии, которое Владимир питал к Святополку. Преподобный Нестор в «Чтении о Борисе и Глебе» рассказывал, что Владимир незадолго до смерти привел к себе в Киев сына Бориса, опасаясь, как бы «окаянный» Святополк «не пролил кровь праведного» ^{472} . Если эта фраза не навеяна последующей историей убийства святого Бориса, то перед нами явное свидетельство недоброжелательного отношения Владимира к Святополку, вполне согласующееся с показаниями Титмара Мерзебургского [133] .

133

Известию Титмара Мерзебургского о том, что Святополк пребывал под стражей вплоть до самой смерти Владимира, кажется, противоречит показание польского хрониста Яна Длугоша, согласно которому в военном столкновении между Киевом и Новгородом, начавшемся незадолго до смерти Владимира, киевские войска возглавляли Борис и Святополк, действовавшие против Ярослава. Однако Длугош, вероятно, смешивает эти события с последующей междоусобной войной сыновей Владимира Святославича (Dlugosz J. Roczniki. Ks. 1–2. S. 323–324; ср.: Назаренко А.В. Немецкие латиноязычные источники. С. 175.).

Пожалуй,

можно установить и место заточения Святополка. Это город Вышгород, находившийся недалеко от Киева. Став киевским князем, Святополк с исключительным доверием отнесется к вышгородским боярам — Путше и прочим «вышгородским мужам», имена которых — Талец, Еловит, Ляшко — войдут в историю как имена окаянных злодеев, убийц святого Бориса. «Преданы ли мне всем сердцем?» — спрашивал их Святополк. «Можем свои головы сложить за тебя», — отвечали они ему ^{473} . Понятно, что такая преданность могла возникнуть лишь вследствие длительного пребывания Святополка в этом городе. Именно из Вышгорода, узнав о смерти Владимира, Святополк мог сесть на коня и «скоро дойти Киева града», как свидетельствует тот же Нестор. (Отцовская смерть автоматически освобождала Святополка из заточения, в которое он попал по воле Владимира [134] .)

134

Автор Летописца Переяславля Суздальского сообщает о том, что сразу же после смерти Владимира Святополк «собра воя в Деревех (Древлянской земле. — А. К.) и Пинску и сед в Киеве» (ПСРЛ. Т. 41. С. 44.). Казалось бы, из этого можно сделать вывод о союзе, сложившемся между туровским (пинским) князем Святополком и другим сыном Владимира, Святославом Древлянским. Думаю, однако, что такой вывод ошибочен. Данная летописная фраза, очевидно, появилась в тексте под влиянием особой редакции Сказания о Борисе и Глебе, помещенной в том же Летописце чуть ниже. Согласно этому источнику, разделяя волости между сыновьями, Владимир посадил Святополка «в Пиньску и в Деревех» (Там же. С. 45.). Это, в свою очередь, результат механического пропуска в оригинале Сказания, бывшего под рукой летописца. См., например, в Северо-западно-русской редакции Сказания: «Посадил окаянного Святополка в княженьи в Пеньске (Пинске. — А. К.), Вышеслава в Великом Новегороде… Глеба в Муроме, Изяслава (ошибка; должно быть: Святослава. — А. К.) в Деревех…» (Бугославський. С. 57.)

Святополк, очевидно, умел подходить к людям, и не только вышгородские «мужи»-злодеи полюбили его. В последние месяцы (а может быть, даже годы) жизни Владимир, вероятно, пребывал преимущественно в Берестовом, своем сельце поблизости от Киева. Как ни странно, в его конфликте со Святополком киевляне, кажется, были на стороне туровского князя. Не то чтобы они активно поддерживали его; конечно, нет — Владимир оставался их князем, и они были верны ему до самой смерти. Но вот когда Владимир умер, киевляне быстро признали власть Святополка над собой и первоначально поддержали нового князя в его борьбе с братьями (особенно с Ярославом Новгородским). Да и в ближайшем окружении Владимира, как мы увидим из дальнейшего, наверняка были сторонники Святополка.

Когда Болеслав узнал о произошедших на Руси событиях, рассказывает Титмар Мерзебургский, он «не переставал мстить чем только мог» русскому князю. И в самом деле, его гнев был неподдельным. Ведь в заточении оказались не только его зять и епископ, но и его родная дочь. В чем проявлялась эта месть, мы точно не знаем. Возможно, что нападение печенегов на Русь летом 1015 года, о котором рассказывает летописец, произошло по наущению Болеслава. Несмотря на конфликт, случившийся несколькими месяцами раньше, печенеги оставались его союзниками: об этом свидетельствуют совместные действия Болеслава и печенегов против русского князя Ярослава Владимировича в 1017 году.

Туровский мятеж и арест Святополка совпали по времени с другими, не менее драматичными событиями, разыгравшимися на севере Руси. В «Повести временных лет» под 6522 (1014) годом рассказывается следующее:

«Ярослав же был в Новгороде и, по уроку, давал Киеву две тысячи гривен из года в год, а тысячу раздавал в Новгороде гридям. И так давали все посадники новгородские, а Ярослав не захотел давать сего в Киев отцу своему. И сказал Владимир: “Требите [135] пути и мостите мосты” — ибо хотел на Ярослава войной идти, на сына своего, но разболелся» ^{474} .

135

Требить, теребить — расчищать, выкорчевывать.

Итак, новый поворот в жизни киевского князя. Еще один сын открыто выступил против него. Отказ от уплаты «урока» (оговоренной дани) был прямым вызовом Киеву и означал отвержение Ярославом отцовской власти над собой и власти Киева над Новгородом.

Пожалуй, это был первый случай в истории Руси. Прежде, борьба за княжеский престол разгоралась лишь после смерти отца. Теперь же порядок управления страной, установленный Владимиром и казавшийся столь надежным, по крайней мере при его жизни, не просто давал трещину, но по существу рушился уже на его глазах.