Владимир
Шрифт:
В глубине Золотой палаты протяжно и потому, казалось, заунывно, но, в сущности, величально запел хор; сначала греческие гости, а за ними воеводы и бояре закричали:
— Исполайте, деспоте!
— Слава василевсу Владимиру, василиссе Анне!..
Владимир опустился в кресло, по левую руку от него села василисса Анна, за ними полукругом стали сыновья и дочь Предслава.
— Начнем, мужи! — промолвил Владимир. — Готовы ли люди?
Бояре и воеводы смешались, потом, переступая с ноги на ногу, робко начали:
— Мы все готовы, ждем твоего слова, но у Почайны людей нет…
— Кликуны поведали всем и обо всем? — спросил
— Не только кликуны, тиуны и емцы такожде собирают людей, гонят их к Почайне.
— И что?
— Люди бегут, княже, прячутся по лесам, по дубравам.
Бояре и воеводы, конечно, знали, что так именно и произойдет, — Гора почти уже вся крестилась, что ж, днесь она признает новую веру явно.
Но Подол, предградье еще не созрели к принятию христианства. Они крепко придерживаются старой веры, древних законов и обычаев.
— Не ведают люди, что творят, — гомонит Золотая палата. — Твоя, княже, власть, твой и суд.
Воеводы и бояре могли бы поступить иначе. В их руках сила, которой можно окрестить город Киев, — золото, серебро, всякое добро, стоит им кликнуть клич — и на Киев двинутся полки, гридни, дружины.
Но зачем тратить собственные силы и средства — на Руси у них есть великий князь и василевс Владимир, который отныне будет утверждать новые законы, царь земной и владыка душ человеческих, наместник Бога.
— Исполайте, деспоте! — горланит Золотая палата.
И князь Владимир понимает, какая в его руках страшная сила и что значат корона на голове и скипетр в деснице.
О, корона эта тяжела, а скипетр подобен огненному мечу, который может уничтожить, испепелить все, приняв их, Владимир теперь должен носить до смерти, теперь уже ему не на кого полагаться — только на себя.
Князь Владимир встает, скипетр покачнулся и замер в его высоко поднятой руке; бледный, с тревогой в глазах, но решительный и грозный, он говорит:
— Повелеваю окрестить город Киев и всю Русь… Аще кто не обрящется — богатый ли, убогий, нищий или раб, противен мне да будет, имения своего лишится, а сам да примет казнь…
Воеводы, бояре, мужи молчали, и только эхо среди темных сводов палаты глухо откликнулось:
— Да примет казнь!..
И тогда уже бояре и воеводы двинули на город Киев силу — с Горы спустилась к Подолу на сытых, борзых конях гридьба; [289] из Белгорода, Вышгорода, с левого берега налетела, как саранча, дружина; по слову княжьему, они рассыпались по всем концам, заходя во все дома, хижины, землянки, шатры.
289
Гридьба, гридни — княжеские дружинники.
«Аще кто не обрящется, именья лишится и да примет казнь…»
Молчаливые, суровые, почерневшие от горя, тяжелой поступью шли люди к Днепру, за ними, словно чайки, у которых разорили гнезда, тянулись их жены, и лишь дети, не понимая, что творится, спешили впереди взрослых.
Однако что значит невыраженная печаль, невысказанный гнев? В последующие дни и годы люди поймут, что то был торжественный, незабываемый час, и он действительно был таким — это крестился город Киев, это крестилась Русь.
Солнце величаво поднималось над Днепром, отражаясь на широком плесе, слепило глаза, раскаляло воздух; над скопищем людским вставал тяжелый дух. Люди
Привольней и просторней было выше над ручьем, на пригорке, откуда обычно биричи оглашали веления князя, — накануне древоделы положили там тяжелый дубовый помост, построили на нем скамьи, покрыли коврами.
290
Вретище — мешок; корзина.
Рядом натянули шатры, в них стояли лавки, кадки, чаны, нощьвы, [291] — в одном шатре должны были раздеваться и креститься княжьи сыновья, воеводы, бояре со своими сыновьями, а в другом, среди кустов, — их жены, дочери и княжна.
На лавках сидели князь Владимир, василисса Анна, княжичи и княжна, а по обе стороны полукругом стояли в дорогих одеяниях епископы Анастас и Иоанн Корсунянины, священники, воеводы и бояре, мужи Горы.
Князь Владимир поднялся со скамьи и долго стоял, глядя на толпу перед собой. Сурово и задумчиво было его чело в этот утренний час. Вот князь поднял правую руку, подавая тем знак, что хочет говорить с людьми.
291
Нощьва — неглубокое корыто.
— Люди мои! — начал князь Владимир, и его голос отчетливо зазвучал по всему берегу. — Испокон веку по закону отцов наших верили мы и молились богам Перуну и Дажбогу, Волосу и Стрибогу, однако днесь боги сии более не пристанище в трудах и ратях наших. Иной Бог даст нам спасение, Бог — заступник богатого и убогого, князя и смерда, Бог, дарующий после бренного житья на земле жизнь вечную, радость и счастье на небе. Имя тому Богу Христос!
— Кирие элейсон! Кирие элейсон! Кирие элейсон! [292] — заголосили и запели священники.
292
Господи помилуй!
— Посему почтили мы за благо, — громко продолжал князь Владимир, когда они умолкли, — утвердить в городе Киеве, в землях Руси истинную веру, сиречь христианство. Креститесь, люди, во имя Бога Отца, Сына, Святого Духа. Аз первый положил на себя святой крест, потягните, люди, за мной…
И в этот миг на городницах ударили в била. Люди, повернув головы к Горе, увидели, как на требище перед стеной появилось много княжьих гридней, они что-то тащили веревками с Горы.
И вот на склоне между деревьями и оврагами появился стоявший до сих пор на требище Перун, громоздкий, деревянный идол, которого волочили гридни, он подпрыгивал, поднимался, падал; над взвозом Перун покачнулся, перевернулся и вниз головой, стремглав, ломая деревья, раздирая кусты, взрывая землю, с шумом, свистом и треском полетел с горы и, поверженный, упал в обрыв недалеко от ручья и толпы, которая в ужасе онемела при виде этого зрелища.