Владычица небес
Шрифт:
Философ не потрудился отвечать, ибо справедливо предположил, что сии вопросы Сервус задает исключительно из врожденной вежливости, на деле же его нисколько не волнует, как спал его милый друг и не свалился ли он с удобного ложа своего. А посему он лишь улыбнулся, подтолкнул брата к столу и, тоже усевшись, сказал:
— Вижу, первые гости уже осчастливили твой дом своим прибытием?
— Осчастливили, как же… — фыркнул рыцарь, небрежно махая рукой в сторону новоприбывших. — Вообще не знаю, кто такие… Толкуют, мол, Гай Деметриос их послал, мой давний знакомец. Но я не верю —
— Да, месьор Гай сам бы приехал! — встрял Ламберт, открывая глаза и с гневом оглядывая незваных гостей.
— Помолчи, старик. — В Бенине проснулся тот надменный хозяин огромного, несуразного, но пышно отделанного дома в Мессантии, который одним появлением своим наводил благоговейный ужас на слуг. — Что там взбрело в голову месьора Гая — не твоя забота. Подавай на стол, и поживее.
— Да, господин, — пробормотал Ламберт, устремляясь к двери.
— Бени-ино, дру-у-г… — Осклабившись, Сервус развел руками, будучи восхищен способностями философа поставить на место прислугу. — Что б я делал без тебя?
Лоб Бенине прорезала глубокая складка.
— Сдается мне, Сервус, ты даже не удосужился выслушать почтенных посетителей своих, — строго произнес он, качая головой. — Я прав?
Благородный рыцарь несколько смутился, но ненадолго. Пожав могучими плечами, он демонстративно зевнул и отвернул багровеющую физиономию от всех.
— Ты прав, — вместо хозяина ответил гость — белобрысый бледнолицый здоровяк немногим моложе Сервуса и Бенине, настоящий белый медведь, о коих Пеппо немало слышал от учителя Климеро. — Едва я сказал, что Гай Деметриос не может приехать по причине тяжелой болезни, как твой друг зафыркал и наотрез отказался с нами разговаривать.
— Чем же болен уважаемый Гай? — участливо осведомился философ (причем младший брат его был убежден, что уважаемого Гая он и в глаза никогда не видал).
— Видишь ли, добрый человек… — Здоровяк вдруг замялся, опустив глаза, — Пеппо весело было смотреть на смущение медведя. — Мой дядя — великий путешественник, известный в Немедии и в округе. В прошлом году он вернулся в наш родной город, в Ханумар, уже навсегда, и с тех пор беспрерывно страдал головными болями, ныне же… Ныне же… О, недуг сей странен, очень странен, и… не знаю, можно ли говорить в приличном обществе о… о нем…
— Говори, — счел нужным ободрить гостя Бенине, — мы слушаем тебя со всем вниманием и почтением, будь уверен.
— Так ты племянник Гая? — угрюмо вопросил рыцарь. — Что ж, сие, конечно, меняет дело… Как звать тебя?
— Лумо. Лумо Деметриос.
— А я Сервус Нарот. А это — мой старый друг Бенине Брасс, философ из Мессантии. Это — его брат Пеппо, просто мальчик… — исполнил наконец долг вежливости благородный рыцарь. — Ну, продолжай — каков же этот странный недуг?
Лумо вздохнул, всем видом показывая, что не по своей воле приступает сейчас к описанию вышеупомянутой болезни, и замямлил себе под нос:
— Гай Деметриос стар; тысячи дорог исходил он, влекомый достойной жаждой познания; опираясь на свою знаменитую клюку, он шел по горам, по лесам, по полям…
— Недержание у него, — буркнул второй, которого
Услышав такое определение дядиного недуга, деликатно заявленного им как «странного», Лумо возмущенно ахнул, всплеснув большими руками.
— О, Гвидо! Опомнись! Как ты обижаешь дядю! Пока Сервус Нарот ржал как лошадь, даже из соображений приличия не посетовав на превратности судьбы, кои всего за два года из крепкого и веселого мужа сотворили немощного старца, братья с любопытством глазели на Гвидо. Он тоже, как и Лумо, был круглоголов и белобрыс, но ростом очень мал, тощ и явно пронырлив, о каковом качестве свидетельствовала хитрая кошачья мордочка с глазами круглыми, густо-зелеными, с коротким носом, вздернутым вверх, и целой россыпью рыжих веснушек на лбу и щеках. Лет ему едва ли исполнилось тридцать, чему втайне порадовался юный Пеппо: остальные казались ему глубокими стариками, стоящими на самом пороге царства смерти — Серых Равнин.
— Я не обижаю твоего дядю, — не согласился Гвидо с выводами белого медведя, — Я говорю правду, а правда — это…
— Знаю, знаю! — замахал руками Лумо. — Правда — это единственное достояние честного человека. Сие определение я уж лет десять как помню наизусть. Тьфу, Гвидо, сколько можно повторять тебе, что не всегда правда уместна!
Он возмущенно вздернул подбородок, отчего и без того крошечные глазки его совсем исчезли за щеками, и отвернулся от малыша.
— Но ведь ты все равно поведал бы суть дядиного недуга, — резонно ответствовал тот. — Я сделал это за тебя, вот и все.
— Это кто еще такой? — с неудовольствием прервал диалог Сервус Нарот, обращаясь к Лумо, коего он уже готов был признать своим гостем.
— Это Гвидо Деметриос, — сумрачно пояснил белый медведь. — Приемный сын достопочтенного Гая.
— Хо! — оживился рыцарь. — Так ты и есть тот самый хваленый Гвидо? Пару лет назад Гай весьма утомил меня рассказами о тебе. Расписывал твой необыкновенный ум и проницательность… Пока не вижу ни того, ни другого.
— Еще увидишь, — кисло пообещал Лумо. — Дома, в Ханумаре, он всем надоел, даже прислуге. Так и норовит разгадать какую-нибудь тайну… Ладно, коли тайны и нет никакой, пусть бы себе тешился. Но ведь он сокровенное тоже тащит наружу! Тьфу.
Заключительное «тьфу» прозвучало весьма уныло, из чего стало понятно, что именно его сокровенное Гвидо вытащил наружу.
— Любитель приключений… — задумчиво пробормотал Сервус Нарот. — Ну, что ж…
— Извольте приступить к трапезе, гости дорогие! — торжественно возвестил Ламберт, за время беседы успевший накрыть стол, да еще украсить его огромным букетом садовых ярких цветов.
Пеппо с усмешкою наблюдал за старым слугой: подслушав содержание всего разговора, тот проникся к гостям искренним уважением и теперь умильно смотрел то на огромного белого медведя, то на хитроумного кота Гвидо, напрочь забыв свои недавние подозрения на их счет.