Владычица небес

Мак-Грегор Дункан

Правда, нравилось ему не столько то, что он думает, и не столько то, что он думает, сколько сам факт, что он вообще что-то думает. Он, неумытый бродяга, прохвост, недоучка, знающий три буквы, увлечен таким почтенным делом — точно мудрец из свиты императора, никак не меньше. Гордость придала ему сил. Желая полюбоваться своим умным лицом, Трилле перегнулся через низкий борт лодки, всмотрелся в воду как в зеркало и… В этот момент легкое суденышко опять подпрыгнуло. Клеменсина едва успела ухватить незадачливого спутника за штаны и втащить обратно.

— О, Митра, — вежливо обратилась девушка к светлому богу. — Этот парень ноет

с утра до вечера, а теперь еще вздумал купаться в реке, где так и кишат крокодилы. Скажи ему, чтоб он молчал и сидел смирно.

— А еще этот парень сожрал все наши лепешки, — мрачно добавил варвар.

Трилле, который и в самом деле прошлой ночью тайком сожрал все лепешки, покраснел и насупился.

— У, медведица, — пробурчал он, косясь на Клеменсину. — У Митры больше дел нет, только тебя слушать…

— Остров! — Конан уже давно всматривался вдаль с таким усердием, что розовые и черные искры мелькали в его глазах, но все-таки различил на горизонте жирную точку и какое-то время наблюдал за ней. Лодка неслась вперед так стремительно, что вскоре ему стало понятно: он не ошибся, это действительно остров.

Трилле, радостно пискнув, бросился обнимать Клеменсину, да с таким пылом, что чуть было не опрокинул ее в реку. Железная рука варвара оторвала его от девушки и припечатала к днищу — там Повелитель Змей и провел в обиде и тоске все оставшееся время, вплоть до того счастливого момента, когда нос лодки ткнулся наконец в песчаный берег.

Никто не встретил здесь путешественников ни приветственными, ни воинственными криками. Густые заросли папоротника чуть дальше кромки берега, девственный прекрасный лес, холмистая возвышенность — все было величественно и неподвижно; красные лучи заходящего солнца медленно соскальзывали вниз, утопая в зелени, и оттуда возвращались уже остро-желтыми; потом по черноте реки те же лучи рассыпались алым, фиолетовым, багровым и золотым, и ровная поверхность становилась точь-в-точь как осенняя степь, покрытая ковром из облетевших листьев. И отовсюду — тишь. Казалось, остров необитаем.

Тем не менее Конан пребывал в заблуждении только первые несколько мгновений. Оттащив лодку подальше от воды, он сделал два шага вперед и тут же увидел на песке множество слегка уже заметенных ветром человеческих следов. Он не стал бы привлекать к ним внимание спутников — особенно нервного Повелителя Змей, — если б не заметил в одной из цепочек нечто странное: босые ступни вовсе не имели пальцев.

Нахмурившись, варвар присел, наклонил голову — так, что концы его длинных черных прядей мазнули по песку — и стал внимательно рассматривать эти следы. Неведомый зверь, больная горилла, искалеченный человек оставил их? Ответ возник сам собою и сразу, но был настолько ужасен, что Конан не мог воспринять его душой. Он оглянулся. Там, за спиной, бурля и грохоча, неслась река. Вновь опускать в ее пенистые глубокие воды дырявую лодку было бы неразумно — благодарение Митре, что путешественники вообще добра-лись до острова, а не сгинули в пучине еще в середине этого дня… Оставался один выход: как можно скорее законопатить дно и отправляться в плавание…

— Клеменсина, — буркнул варвар, не отрывая взора от странных следов.

Девушка подошла.

— В твоих книгах не было написано о парне, который разгуливает без пальцев на ногах?

— Нет… О, Конан, такого не может быть…

— Может…

Киммериец ухватил за подол рубахи Трилле,

что ринулся уже в заросли папоротника, и толкнул его к лодке. Удивленный и негодующий жест бродяги пропал втуне: Конан был так поглощен своими мыслями, что попросту не увидел его. Зато спустя миг он увидел кое-что другое…

Это самое «кое-что» потрясло его так, что варвар замер на месте как истукан. В синих глазах его отразился суеверный ужас, а нижняя челюсть отвисла — не доставало только струйки слюны из уголка рта, чтобы Конан стал похож не просто на истукана, а на истукана тихопомешанного. Правда, было из-за чего помешаться! Из зарослей на него с доброй улыбкой смотрел прокаженный. Правую сторону лица он прикрывал ладонью — видимо, из лучших побуждений, дабы не напугать особенно странников, однако тем хватило одного лишь взгляда на все остальное, чтобы застыть на месте с полуоткрытыми ртами. Теперь перед прокаженным стояло уже три тихопомешанных истукана, причем Трилле тонко подвывал и пускал слюни не струйками, но бурлящим и пенистым, как Мхете, потоком.

Первым опомнился Конан. Он был прав: беспалые следы принадлежали именно прокаженному, а не больной горилле или какому неведомому зверю. Лихорадочно припоминая все, что когда-либо он слышал об этой страшной болезни, киммериец шагнул навстречу несчастному и растянул губы в ответной улыбке. И, хотя вместо улыбки у него получился довольно неприятный оскал, островитянин понял его добрые намерения, с благодарностью поклонился и жестом пригласил Конана и его спутников следовать за ним.

* * *

Здесь варвар снова задумался о высших мира сего. Митра? Нергал с ним, с Митрой, — богохульствовал Конан, сам не замечая того, — у этого светлого бога достаточно своих забот. Пусть себе пьет сладкую воду из реки вечности и создает из камня и травы новых тварей для жизни на земле. А вот другие…

Черные брови варвара сурово сдвинулись к переносице. Нет, другим он не желает прощать их беспечность! Каким же надо быть тупоголовым и жестокосердым ублюдком, чтобы по прихоти своей распоряжаться судьбой человека! (Прежде Конану доводилось слышать о Богине Судеб, но он не обвинял бедную женщину — она всего лишь пряла золотые, серебряные и простые нити и никак не могла изменить предназначенное высшими.)

Почему одному достаются все радости жизни даром, а у другого отбирается и то жалкое, что он имеет? Почему старец, давно уставший от тягот мирских, влачит беспросветное существование, тогда как юный воин, полный здоровья и надежд на прекрасное будущее, погибает в первом же бою? Сразу сотни «почему» возникали в голове киммерийца и оставались без ответа. Наконец он пришел к единственному выводу: понятие греха у высших значительно разнится с понятием греха у людей, отсюда и противоречие — суровое наказание за малый грех и никакого за страшный.

Понятие сие с трудом уместилось в его уме. Он не стал разбираться; он презрительно сплюнул, сожалея о том лишь, что человеку не дано доплюнуть до неба; в душе его ворохнулось незнакомое ощущение, наверное имеющее форму кинжала, потому что вонзилось в левый бок и на миг остановило дыхание. Конан скрипнул зубами. Вот сейчас он отлично понял, что это…

Жалость. Жалость, смешанная со злостью. И если первое чувство варвара принадлежало низшим, то второе — высшим. Тем самым, что путают белое с черным, благодеяние с преступлением, а жизнь со смертью…