Владычица Рима
Шрифт:
– Кого ворон… Урл?!
– Авес? Кто это с тобой?
– Лидиец, Безухий, Волслав, Лолий, Висоцел и восемь пленников. А с тобой?
– Стафанион, Линий и старикашка, называющий себя Помпонием Гаем Луцием. Госпоже да и нам будет небезынтересно побеседовать с ним завтра. А тебе зачем эти?
Пленник, понимавший речь победителей, осторожно приблизился к ним, вслушиваясь в разговор. Авес заметил его маневр и, отведя Урла от воинов поближе к пленникам, сказал товарищу почти на ухо, но достаточно внятно:
– Я думаю, нашей старухе будет небезынтересно побеседовать
Даже в черной тени скалы был заметен жесткий оскал зубов Урла:
– Ты кому-нибудь говорил о том, что придумал?
Авес улыбнулся. Лицо его напоминало счастливую мордочку лисы, запустившей зубки в мышь:
– Конечно, нет. Зачем и кому нужны сплетни?
– А если госпоже не понравится такой подарок?
– Понравится. Римляне хотят жить. Старуха будет довольна ими.
Пленник скрипнул зубами. Авес обернулся на звук. Под его ласковым взглядом юноша сжался и попятился.
Урл не обратил на это внимания. Он обдумывал услышанное:
– Госпожа целомудренна. Она всем отказывает…
С той же милой улыбкой Авес ответил:
– Она благоразумна и не хочет нарушать наши обычаи, но никакое благоразумие не может помешать ей теперь.
– А что с ними будет потом?
– Не знаю, но заставить их замолчать – труда не составит. Да и велика ли беда? Женщина не может без мужчины. Госпожа – чужеземка, они – чужеземцы, а мы промолчим. Такую услугу без благодарности не оставляют…
– Это так. Она – женщина… Сколько с тобой римлян?
– Восемь. Старухе будет из чего выбрать.
– Ну, Авес, какая же она старуха? Она молода и собой хороша. Порой мне кажется, что слишком молода и слишком хороша.
Авес пренебрежительно хмыкнул:
– Да уж, юная дева.
– Авес, я вот что думаю: пусть мой старичок будет девятым. Девять – число совершенное.
– Он не слишком стар?
– Нет. Я просто дразню его старикашкой. И потом не забывай: женщины порой имеют странный вкус. А умных вообще не понять. Им седобородые слаще сосунков.
– Попробуем, – не стал спорить Авес. Взглядом он отыскал прислушивавшегося пленника, поманил его пальцем. – Ты все слышал?
– Да.
– И все понял и запомнил?
– Да.
– Господин! – высокомерно поправил пленника Авес.
– Да, господин.
– Так запомни еще вот что: тот, кто не сумеет ублажить женщину, и тот, кого она выгонит из шатра, – будет ублажать мужчин, а потом я сам привяжу его на солнцепеке, изуродую и оставлю подыхать. А теперь иди и перескажи все, что слышал, остальным. Иди!
Пятясь, римлянин отступил. Урл громко окликнул своих воинов:
– Стафанион, Лолий, старикашку сюда!
Римлянин, которого Авесу назвали поэтом, спросил:
– Валерий, что они сделают с нами?
– Подарят.
– Не убьют?
– Потом – убьют.
– Как же так?!
Валерий повернул к товарищу перекошенное лицо, но ответить не успел.
Авес скомандовал: «Бегом!».
Верхний
– Идите.
Шатер оказался пуст. Римляне некоторое время топтались у входа, не решаясь пройти вглубь. Слабый огонек масляного светильника еле-еле освещал внутренность шатра, поэтому пленники не сразу поняли, откуда раздался голос: «Кто там?». Из полутьмы расплывчатой тенью выделилась невысокая фигурка в широком и длинном женском одеянии. Длинная, свободно подпоясанная туника и почти такое же длинное покрывало лишали ее возраста. В одной руке она сжимала папирусный свиток, другой – отчаянно терла слипающиеся глаза. Голос ее звучал невнятно и сонно:
– Что вам надо?
Не дожидаясь ответа, она, встав на цыпочки, подтянула фитиль в горящем светильнике, от лучинки зажгла еще два (только теперь римляне увидели, что перед ними – девчонка), спросила, обегая их лица цепким, но в то же время непроницаемым взглядом:
– Кто вы?
Глаза ее остановились на самом старшем. Ответа она ждала от него. Мужчина поклонился и ответил:
– Помпоний Гай Луций, госпожа.
– Ты римлянин?
– Да.
Зябко поежившись, девочка подошла к ложу, забралась на него с ногами, укуталась в покрывало, поправила выбившуюся прядь и, подперев щеку ладонью, велела на латыни:
– Подойди.
Помпоний сделал несколько неуверенных шагов.
– Ближе.
– Госпожа…
Она приподняла голову. Бесстрастные серые глаза уперлись в лицо легата.
– Госпожа, будь милостива к побежденным…
Девочка шевельнулась, желая что-то сказать, но промолчала, и Помпоний продолжил:
– Сегодня госпожа упивается победой. Великой победой, а я, старый воин, стою перед ней опозоренный и бессильный. Но, госпожа, будь милостива и будь великодушна. Удовольствуйся тем, что уже имеешь. Молю тебя, не подвергай нас последнему поруганию. В память о предках твоих, об отце, о деде, не покрывай мои седины еще и этим позором! Отпусти нас, ибо милосердие – лучшее украшение дев и жен…
Он, наверно, долго еще говорил бы, но девушка перебила его:
– Я никогда не видела и не знала ни своего отца, ни своего деда, но будь по-твоему: ступай.
Узкая ладонь указала на приоткрытую дверь.
Побледнев, римлянин опустился на колени, простонал сквозь зубы:
– Госпожа!
Движение ладони остановило его мольбу.
Девочка повторила:
– Ступай, – и добавила: – Если хочешь.
Не обращая более на него внимания, она повторно, не торопясь, оглядела пленников, остановилась взглядом на Валерии, некоторое время сосредоточенно всматривалась в него, будто пытаясь что-то вспомнить, сделала знак рукой, чтоб подошел.