Владыка Ледяного Сада. Конец пути

Гжендович Ярослав

– Меня всегда раздражала необходимость выбирать между крайними опциями. Я не хочу постоянно иметь их перед глазами, но хочу сохранить к ним доступ на случай чего. Есть у тебя опция «только для чтения»?

– Могу изменить их статус на воспоминания из кошмарного сна. Будут слегка смазаны, без эмоционального слоя. Без запахов, звуков и подробностей.

– Сохрани. Я должен знать, как из этого выходить. Снова придется пройти Каменные Клыки. И я пока не понимаю, что там случилось.

– Оно интерактивно. Отпугивающий механизм, который использует эмоциональную структуру. Но предназначен он для мозгов аборигенов. Структуры функционально схожи, но

не совместимы. Картинки начали сыпаться, а миры – смешиваться. Сделались алогичными, и в результате система зависла.

Она хватает мое лицо в ладони и приближает свои глаза к моим. У нее нечеловеческие, фосфоресцирующие зеленые радужки, что делаются все больше, а за зрачками я вижу пересыпающиеся, крохотные, словно бактерии, значки машинных кодов. Я проваливаюсь в те глаза, как в открытые ворота шлюза, высасывающие меня в космос.

Смотрю сквозь голографический потолок парома, дающий иллюзию кружения в орбитальном вакууме, вижу внизу сине-коричневую бескрайность Земли, разливающуюся на половину горизонта, а по курсу – сложный титаново-кевларовый фрактал «SpaceGateOne», стоящий над Антарктидой на геостационарной орбите, словно перевернутый вверх тормашками готический замок. В пространстве вокруг дрейфуют разбитые корпуса кораблей Людей Побережья, кружась в потоках превращенного в пыль воздуха. Когда станция вырастает под нами лесом антенн, модулей и хабитатов, я вижу вращающиеся в нулевой гравитации фигуры людей с растрескавшимися лицами, с кровавым льдом, вытекшим из глаз, рта и носа, открытые в немом крике рты, броню из кованых бляшек, мечи и щиты, плывущие вокруг, словно фрагменты разорванных спутников. Миры оказались несовместимыми. Нельзя показывать мне, как мой порт становится жертвой нападения, поскольку тогда наступит крах внутренней логики. Попытки залатать один анахронизм вызывают анахронизмы следующие, и проблемы нарастают лавинообразно. Я качаю головой, и картинка, которую я должен видеть, давится данными и распадается: станция вдруг обрастает странными формами, повторенными в бесконечности отголосками предыдущих подробностей, отпочковывающихся в бесконечность пространства.

А потом кабина чартерного парома вдруг замирает и погружается в тишину, перестает вибрировать; стихает шипение ионных маневренных двигателей и беспрестанное ворчание охлаждения токамаков.

Она становится круглой пещерой, залитой голубоватым светом, словно от горящего метана, где Шепчущие-к-Тени стоят, будто мятые багровые куколки, и молчаливо смотрят на меня пустотой своих туннелеподобных капюшонов. А потом раздается шепот:

– Кто ты?..

– Что ты?..

– Что такое мир шара?..

– Принесешь ли ты мертвый снег?..

– Умеешь ли вызвать огонь с неба?..

– Приведешь ли хаос?..

– Пришел ли ты из мира богов?..

– Кто такой «ГлобНет»?..

Я слышу, как хриплю: голос мой звучит как запись. Я только свидетель, молчаливый наблюдатель, скрытый за глазными яблоками того, кто стоит в пещере.

– Я странник. Пришел я из мира, скрытого в ночном небе, – раздается голос. Мой голос. – Я пришел, чтобы убрать из этого мира Деющих. Пришел, чтобы начать войну Песенников и установить порядок богов.

– Война – это хорошо. Изменение мира – хорошо, потому что оно приводит мертвый снег. Мир рождается заново, и мы вместе с ним. Ждем этого. Хочешь ли ты, чтобы мир родился снова, странник?

– Хочу, чтобы вернулся порядок мира, чтобы он стал, каким был.

– Мир никогда не станет таким, каким был. Если он изменен, изменения остаются,

пока не уберет их мертвый снег, сметающий их с лица мира и человеческой памяти. Значит то, что ты хочешь сделать, хорошо. Не может привести ни к чему иному. Ты прибыл из земли летающих городов и сильного оружия. Из места, где все растет в хаосе и постоянно меняется. Я видел. Видел твой мир. Не было еще такой песни, которая бы это вынесла. У тебя в голове – мир богов. Ты можешь войти внутрь Прожорливой Горы.

– Сперва освободите моих людей. Пусть они проснутся. Пусть забудут.

– Да.

Цифраль уже не прижимает мою голову к груди.

Теперь она сидит на мне, сплетя ладони на моем затылке и втыкая фосфорический взгляд, полный альфанумерических матриц, прямо в мои глаза, и медленно обмахивается радужно переливающимися крылышками.

– Ты правда хочешь призвать мертвый снег?

– Я этого не говорил. Я лгал. Молча. Заставил их прочесть мои намерения так, как им это оказалось удобно.

– А если они правы? Если знают, что говорят?

– Они только безумные смотрители железнодорожной станции. Живой станции, ошалевшей от старости. Мне она просто нужна, и все.

– И как тогда? Сохранить как воспоминания о сне?

– Да. Без эмоций и запахов. Только значения и факты. Тем, чем оно и было: предупреждением. «ПРОСИМ НЕ ПРИБЛИЖАТЬСЯ К РЕЛЬСАМ».

– Возвращайся в мир, а не то останешься тут навсегда.

– Иду.

Я проваливаюсь в темноту сна, чувствуя, как продолжается дефрагментация моего мозга. Возвращаются новые функции, мне снятся калейдоскопически меняющиеся формы и радужно подвижные узоры, а Цифраль продолжает усердно проводить инвентаризацию одного нейрона за другим.

Осознание еще нескольких убийств, воспоминания об очередных моих жертвах одно за другим оказываются в бочке; они залиты бетоном перед тем, как их выбрасывают в колодец со значком: «ОСТОРОЖНО! ПОДСОЗНАНИЕ!»

Я просыпаюсь, слыша резкий, глубокий звук под полозьями саней и вибрирующий отзвук копыт, бьющих в мембрану льда. Это море. Мы в заливе.

* * *

Я открываю глаза, сани подпрыгивают и переваливаются на замерзших валах треснувших ледяных плит. Волны с шипением бьются под замерзшей поверхностью, море наполнено звуками. Встает день.

Мои люди расставляют на берегу в ряд железные миски, полешки ледяного топлива, заранее приготовленные вязанки хвороста, сыплют из стеклянных баночек реактив, а в конце выливают немного драконьего масла. Я вздрагиваю от безумного воспоминания кошмара, чувствую, как колотится мое сердце.

От жидкости встает ниточка дыма, льется по ледяному полешку, хворост загорается трещащим, жадным пламенем, в воздух поднимаются клубы густого красного дыма.

А потом мы ждем. Долго.

Я выпутываюсь из спальника прямо в резкий мороз, надеваю меховые штаны и кафтан, заворачиваюсь в шкуру, но руки мои трясутся так, что я не могу попасть шпилькой застежки под цепочку. Наверняка из-за холода.

Мы стоим вокруг саней, кони пофыркивают клубами пара, в котлах пылает яркий химический огонь, поднимаются облака дыма. Я раскуриваю трубку и подаю тлеющую головешку Филару, который достает свой короткий калумет.

Грюнальди жует полоску мяса, Вьюн садится на мешок, чтобы не так сильно напрягать ногу, Спалле ведет по клинку меча оселком, издавая раздражающий скрежет, что пронзает морозный воздух. Хвощ сдувает снег со спускового механизма арбалета.

Горизонт клубится туманом, видимость начинает уменьшаться.