Владыки Земли
Шрифт:
— Ну все, пора мне, батя! Поесть с дороги надо, Шык с Зугуром ждут меня, поди. А потом к Мертвому Омуту мы пойдем, в глубь горы — Шык, слышь-ка, с Алконостом говорить хочет, во как! Ты это, бать, орешков-то поешь, они сладкие… Вот. Я зайду еще, попрощаться зайду!
Луня подхватил с лавки свои вещи и решительно шагнул к выходу из клетушки, а за его спиной у неподвижно сидящего возле очага человека вдруг дернулась рука и орехи с веселым стуком раскатились по каменному полу. Но Луня этого не увидел…
Шыка и Зугура Луня нашел у Главного Очага, что горел в конце Большой пещеры, у ног Мокоши. Волхв и вагас разулись, поставили катанки и меховые липты ближе к огню — сохнуть, а сами не спеша ели деревянными долблеными ложками похлебку из большой глиняной мисы, заедали ломтями свежего жита, да отрезали от здоровенного шмата розоватое сало.
— Как Мочаг? — спросил Шык. Луня молча разулся, поставил сушиться свою обувку, подсел к столу,
— Ничего, дяденька, жив, хвала Роду. А в остальном — все также…
Путники молча ели. Шык с Зугуром, уже насытившиеся похлебкой, жевали сало с житом, а Луне пододвинули мису — давай, мол, после холодов горячее да жидкое, из мяса сверенное — само то, что надо.
Появившаяся у стола старуха принесла кувшин с травяным настоем, плошку с блинками, залитыми медом, подхватила опустошенную Луней мису и ушла. Путники поели блинков, и Шык встал:
— Блага дарим столу этому и хозяйкам его заботливым и хлебосольным! Будьте здоровы, бабушки, зело вкусен и сытен был обед наш!
Из полумрака выступила, словно соткалась из воздуха, Незванна, покивала, хехекнула:
— Знаешь, Шык, чем баб улестить — стряпню похвалишь, и баба тает уже. А если скажешь, что она еще и красавица писанная, так она вообще поплывет, замлеет от радости…
— Так, а отчего не сказать. — усмехнулся Шык: — Скажу: таких красавиц, как у вас тут, в Лысой горе, отродясь встречать мне не приходилось! А то, что красивы вы не обликом внешним, а душой своей, так это дела не меняет!
Незванна покивала, мол, услыхали мы слова твои, волхв, а потом махнула рукой:
— Пора к омуту иттить, Стана там уже, и другие тож.
К пещерке, где находился омут, вела извилистая и тесная нора, вроде той, по которой Луне за драгоновой смертью идти пришлось. Рослый Зугур еле-еле продирался через прихотливые изгибы норы, обдирая плечами покрытые плесенью камни стен. Наконец добрались.
Луня увидел почти круглую пещеру, в центре которой располагался Мертвый омут, словно вбил кто в каменный пол бочку с черной водой, вбил по самый край. Вот только не было, Луня знал, у той бочки дна…
Над мертвой водой курился желтоватый в свете лучин дымок, завивался спиралью и уходил вверх, в сереющее маленьким пятнышком сквозь пролом в горе где-то далеко наверху небо. Здесь, у Мертвого омута, Седые вверяли души свои Алконосту, творили обряды, приносили жертвы. Сюда же приводили тех, кто желал с вещуном поговорить, будущность узнать. Не всех приводили, разборчивы были старухи, но вот их — привели…
Седые стояли вдоль стен, закутанные в серые шерстяные платки, Луне даже показалось, что это не живые люди, а идолы, накрытые покрывалами. Чей-то заунывный голос тянул чаровную песню:
…И закрылися очи ясные, Очи ясные, зоркоглядные. Перестало тут биться сердушко, Опустилися белы рученьки. Пал на земь сыру славен Стра, яр вой, Муж среди мужей, Пера-бога сын. И душа его белой зирочкой Понеслась отсель в небо дальнее, Понеслася она в небо дальнее, Запредельное, заповедное. Там встречал ее Алконост-Вещун, Алконост-Вещун, Зирок проводник. Брал он зирочку Стра Перовича, Брал за крылушко белоперое. «Ты скажи-скажи, зирка-зирочка, Что за жизнь была у тебя внизу? Коль забыла ты чтить богов людских, Коль губила ты жизни людские, Полетишь тогда ты в далекий путь, Вкруг земли большой, в пекло Ныево! Ну, а коль жила по укладу ты, Улетишь тогда в светел Ирий-сад, Там среди других предков родовых Будешь жить всегда светло-благосно!» Отвечала тут зирка-зирочка: «ЯБылинная песнь кончилась. Луня уже слышал ее раньше, но тут невольно еще раз подивился той необъяснимой прихотливости, с которой устроен мир за то, что хотел сделать один человек, потом расплачивается другой. А вот если бы не убил Стра свет-Перович воспылавшую к нему любовью деву, она извела бы его жену и детей — и поплатилась бы за это посмертием своим, зато земную жизнь провела в любви и счастии. В былине же все случилось наоборот…
Тут один из завернутых в ткань идолов у стены зашевелился, выступил из полумрака на свет, и Луня узнал Стану.
— Не передумал ли, Шык? — спросила она, обращаясь к волхву: — Готов ли? С Алконостом говорить, сам знаешь, непростое дело…
— Не передумал, бабушка. — твердо сказал Шык: — Поганств подлых сроду я не делал, а уж если что другое в жизни моей Алконосту не глянется, так тому и быть, пусть сам решает.
Стана покивала седой головой, выпростала из складок плата сморщенную, коричневую руку, скрюченными, на птичьи когти похожими пальцами подала волхву деревянный рог, вроде коровьего, и мешочек с травами.
Шык начал забивать травы в широкий раструб рожка. Луня по запаху определил: дурман-трава, цветки конопли, белена, грибы какие-то сушеные. Зугур шепотом спросил в самое Лунино ухо:
— Что это, зачем?
— Чтобы тело уснуло, а душа освободилась на время, в иномировое небо, к Алконосту, улететь смогла!
— А-а-а! — все так же шепотом протянул вагас: — А у нас шаманы траву степную, коноплю сухую, в костер охапкой кидают, и дымом дышат. Тогда они богов видят и говорят с ними.
Шык забил рожок травяной смесью, подхватил пальцами уголек с лучинки, положил на травы, сунул узкий конец рожка в рот, потянул, раз, другой, третий, выдохнул синевато-желтый, пряно и дурманяще пахнущий дым, кивнул Стане: