Влас Дорошевич. Судьба фельетониста
Шрифт:
Шубинский помогал старой писательнице, вызывая у нее поток благодарностей. В 1911 году он субсидировал поездку Марьи Сергеевны для лечения на юг. Дата смерти дочери Соколовой неизвестна, вряд ли она, будучи много лет тяжело больной, надолго пережила мать.
Дорошевич, вероятно, стал существенно помогать матери где-то в начале десятых годов. Потому что еще 11 декабря 1908 года она весьма сурово отзывается о сыне в письме к одному из ведущих актеров Малого театра А. И. Сумбатову-Южину, вероятно, бравшемуся походатайствовать за нее: «Что Вы не говорили с Власом Дорошевичем — я понимаю, и счастлива, что так вышло. Ни он бы Вас не понял, ни Вы бы его не уразумели.
Слишком уж он „Terre-`a-terre“ [72] .
Дочь мою его молчание огорчило, меня же Влас ни огорчить, ни удивить ничем не может. Он для меня совсем-таки не существует! „Так, словно мельканье какое, а не заправдашний человек“, как
Вы на Вашей нравственной горе и слов-то таких не знаете, какими с Власами Дорошевичами беседуют.
Южины — сами по себе, а Дорошевичи — сами по себе! Так уж от Господа Бога положено!» [73]
72
Низменный, пошлый (фр.).
73
Цит.: Прозорова Н. А. К биографии А. И. Соколовой (Синее Домино). С.171.
Но вот уже в 1913 году она пишет журналисту и переводчику Л. Л. Пальмскому (Балбашевскому): «28 июля исполнилось 45 лет моей литературной работы, ни о каком юбилее я не мечтала и не мечтаю, но кое-кто вспомнил, начиная с Власа, который прислал милейшую депешу из-за границы <…> Когда вернется Влас, мы отобедаем в самом интимном кружке. Это мы с ним решили еще до его отъезда… и я очень рада буду, ежели Вы ближе сойдетесь с Власом. В нем так много хорошего» [74] .
74
ОР ИРЛИ, ф.53, ед. хр. 123, л.2.
С годами сердце его смягчилось. Сближение с матерью произошло за несколько лет до ее смерти. Хотя все было непросто, о чем можно догадаться и по весьма сдержанной надписи, сделанной ею на вышедшем в 1912 году историческом этюде «Северный сфинкс»: «Власу Михайловичу Дорошевичу от автора». Но когда она умерла, он написал некролог, который оценили современники, знавшие о драме его детства: «эти слова обличают большую и прекрасную душу Дорошевича» (Вашков), «любящая родная рука» (Глинский). Перед гробом матери он выжег из сердца давние обиды, в буквальном смысле слова преклонил колени. Он заказал панихиду в Симеоновской церкви, сутки у гроба матери монахини Леушинского подворья читали псалтырь. Тело Александры Ивановны перевезли в Москву и 12 февраля погребли на Пятницком кладбище. Конечно же, по его желанию на белом деревянном кресте над ее могилой была сделана надпись: «Спи спокойно, моя родная» [75] . В этих словах слышится просьба о прощении.
75
Солодин Т. Очерки истории московских кладбищ. М., 1997. С.38.
Далось примирение не просто. Долгие годы в его душе шла борьба. Победило не только сыновнее, христианское чувство. Но и преклонение перед великой труженицей, какой всю жизнь была Александра Соколова, перед ее несомненным талантом. И понимание, какой дар унаследовал он от матери.
Она умерла примиренной с сыном после почти сорока лет вражды.
Он переживет ее всего на восемь лет.
Глава III
НЕИСПРАВИМЫЙ GLOBE-TROTTER
Осенью 1872 года приемная мать Наталья Александровна привела маленького Власа в четвертую гимназию, находившуюся на Покровке. Он только что сдал экзамен в приготовительный класс, но была формальная проблема: зачисляли с восьми лет, исполнявшихся мальчику лишь в январе будущего года. Наталье Александровне очень не хотелось, чтобы сын потерял год, но на «уважении к казенным учреждениям и к правилам» настаивал директор гимназии, «бритый господин в золотых очках, с лицом не министра — председателя комитета министров». Матушка плакала, рядом заливался слезами Влас, очень хотевший учиться в гимназии.
Эту историю Дорошевич рассказал в фельетоне «Без циркуляра». Его «спас» инспектор гимназии Алексей Гордеевич Кашкадамов, вступившийся на педагогическом совете за мальчугана, сдавшего все экзамены на пятерки. Вот так, с первых дней, школа повернулась к юному Власу своим казенным, «циркулярным» ликом.
«Мне врезалась в память каждая подробность этой сцены. Немудрено. За всю свою гимназическую „карьеру“ я помню не более трех случаев, когда ко мне отнеслись по-человечески. Трудно было бы забыть» (I, 142–147).
В фельетонистике Дорошевича средняя школа — тема особая, сопровождавшая его всю жизнь. Это одна из лучших по художественно-публицистической выразительности частей его наследия. Сколько горьких воспоминаний! Сколько ярчайших типов!
«Я, могу сказать, — повествует он в фельетоне „Первая гимназия“, — гонялся за наукой по всей Москве.
Каких, каких путешествий я не предпринимал в поисках знаний!
Я ходил на Покровку, в четвертую гимназию, чтобы узнать правила, как склонять слово „domus“, ходил на Разгуляй, во вторую, чтоб узнать, что у Ганнибала при переходе через Альпы „остался всего один слон“.
И обогащал свой ум!
Я предпринимал даже путешествие в Замоскворечье, чтоб хоть там узнать: как же будет аорист от глагола „керранюми“? Там помещалась шестая гимназия.
И только на Пречистенку, в первую гимназию, я не зашел в своих поисках знания.
И о первой гимназии я вспоминаю с нежностью.
Какая это была чудная гимназия! Говорю про свое время.
Там учеников любили бесциркулярною любовью. Там не было ни больших чиновников в вицмундирах, ни маленьких чиновников в мундирчиках, застегнутых на девять пуговиц <…>
Так рисовалась мне первая гимназия.
И я любил гимназию, в которой никогда не учился» [76] .
76
Дорошевич В. М. На смех. С. 108–109.
Такова была жажда «иметь хорошие воспоминания юности». Хотя, если верить Амфитеатрову, именно первая гимназия была «в действительности самой жестокой по классической муштровке своих питомцев» [77] .
Но почему же его выгоняли поочередно из всех других московских гимназий, так что, сделав своего рода круг, он вернулся в четвертую? Неужто юный Влас был неким чудовищем с точки зрения тогдашней педагогики? Сам он более чем откровенно рассказывает о своих школьных злоключениях. Из четвертой гимназии его выгнали за «контры с греком», учителем греческого языка, травившим слабых учеников и добивавшимся всеобщего угодничества. В третьей Влас в своем «подпартном» журнале «Муха» опубликовал фельетон «Лекок, или Тайны арифметики», высмеивавший учителя, буквально помешанного на выявлении, кто у кого списал. И, естественно, был с позором изгнан. Во второй гимназии он «позволил себе» сострить — сказал учителю латыни, чеху, коверкавшему русский язык (тот предлагал переводить из Цезаря — «третий легион попал в килючий и вилючий куст»), что не умеет говорить по-чешски. Ну и заработал, естественно, четырехчасовую отсидку в карцере после занятий в течение нескольких дней. Три дня он выдержал. А на четвертый впал в отчаяние.
77
Амфитеатров А. В. Жизнь человека, неудобного для себя и для многих. T.1. С.151.