Влас Дорошевич. Судьба фельетониста

Букчин Семен Владимирович

Отсюда у него вырабатывается стиль, состоящий из коротеньких в одну или полстрочку фразок, нередко колючих, как иголки. События дня и даже минуты для него имеют прелесть и занимательность только до событий следующего дня. Есть существа в природе, которые живут только, пока заходит солнце. Но ничто не сравнится с жизнерадостностью их танца в сиянии умирающего дня.

Та девушка, которая славилась своей красотой в Киеве и способностью нежно сближаться только с теми, кто ей нравился, а нравились ей многие, как и она многим, и с которой Бибиков списал героиню „Чистой любви“ (Михайловский похвалил роман), очутилась уже в Москве и жила с Дорошевичем. Сожительство, впрочем, было непродолжительное. Дорошевич еще не признавал длинных фельетонов и не писал еще больших книг, вроде книги о Сахалине. Со мной он был немного застенчив, пригласил взять экипаж и поехать всем вместе в какой-то сад, но мне было некогда, я был нерасположен и отказался. Во всяком случае, мы расстались приятелями» ^[129] .

129

Ясинский И. Роман моей жизни. Книга воспоминаний. С. 252–253.

Была ли девушка, послужившая талантливому и рано умершему прозаику Виктору Бибикову прообразом героини его романа «Чистая любовь» (1887 г.), первой настоящей любовью молодого Дорошевича? Почему они расстались?

На эти вопросы пока ответа нет. Отметим только, что Влас с молодых лет был влюбчив и, будучи некрасив, пользовался колоссальным успехом у женщин, которых прежде всего покоряло обаяние его личности. Джентльменски вежливый, остроумный, блестящий в самой изысканной компании, он нередко был неотразим. Ясинский же был ранее знаком с его подругой еще и потому, что в киевский период своей жизни стал литературным опекуном и настоящим кумиром для Бибикова, который посвятил своему учителю роман «Чистая любовь». Проповеднику идеалов «чистого искусства», каковым Ясинский изображен под именем художественного деятеля Зарянского в другом романе Бибикова «Друзья-приятели» (1890 г.), конечно же, претили «злобы дня», занимавшие Дорошевича. Но и он отдает должное его «остроумным фельетонам». Возвращаясь же к роману Бибикова, отметим, что его героиня Мария Велинская, как и ее реальный прототип, действительно могла и нравиться многим и увлекаться многими. Рано созревшая, романтичная и жаждавшая неземной любви блондинка, она забеременела в весьма юном возрасте, отказалась от аборта и была изгнана отцом из дома. Так начался путь Марии как оригинальной содержанки, на которую даже образовалась своего рода мода. Сама же она тянулась к молодежи. «Ее внимание <…> всегда привлекали студенты: ее занимали эти молодые люди в пледах, широкополых шляпах, с увесистыми палками в руках. От них веяло молодостью, независимостью» ^[130] . Она чувствует себя как рыба в воде в богемной среде меблированных комнат, где играет роль «студенческой Аспазии» и где ее ближайшими друзьями становятся братья Полушубкины. Примечательно, что одного из них, младшего, студента-медика, зовут Власом. Его карикатурное изображение это, возможно, и некая месть Дорошевичу, которого автор мог недолюбливать. Влас Полушубкин «считал себя завзятым радикалом, пил водку и говорил авторитетным и отрывистым басом, который не шел к его маленькой, тщедушной фигурке с вывороченными ногами» ^[131] . Если определенная авторитарность и была у молодого Дорошевича, да и водку он умел пить смолоду, то маленькая фигурка литературного героя не соответствует оригиналу, поскольку Влас был долговязым малым. Впрочем, и Ясинский вспоминает о «худеньком» молодом человеке. А «худенький» мог показаться и «маленьким». Так вот, Влас Полушубкин, этот активист, собиравший деньги для бедных студентов, возмутился поступком своего старшего брата Пьера, насильно овладевшего Марией. Похоже, он сам был неравнодушен к ней и, «нахальный, развязный, с сильным водочным запахом», потребовал у брата объяснений. Но конфликт между братьями Полушубкиными — это боковая и тупиковая линия сюжета. Главное, что Мария снова полюбила, как казалось ей, достойного человека, но — увы! — предмет ее «чистой любви», Павел Алексеевич Стерлядкин, банковский служащий, оказался холодным карьеристом, пренебрегшим ее чувствами. Разочарованная Мария Велинская покончила самоубийством. Что на самом деле стало с первой любовью Дорошевича, как кончила свои дни экспансивная киевлянка — об этом история умалчивает… Впрочем, к одному предположению мы еще вернемся ниже.

130

Бибиков В. Чистая любовь. М., 1887. С.45.

131

Там же. С.46.

А у Власа в ту пору идет завоевание своего места в московских юмористических журналах, в бульварных газетах. Его «комическая жилка» буквально рвется на страницы периодики. Но где впервые напечатался Дорошевич? Ответ на этот вопрос погребен в толщах подшивок старых газет и комплектах таких же старых журналов. Старый друг Дорошевича, высоко ценивший его талант, журналист Абрам Евгеньевич Кауфман не зря сетовал на то, что у русской прессы нет историков и нет биографов у российских журналистов. Впрочем, будем справедливы: даже самому усерднейшему копателю старой периодики мудрено установить у Дорошевича то, что называется первопубликацией. Писал в юности он так обильно и в таком множестве изданий, что впоследствии и сам путался насчет точной даты начала своего пути в журналистике; да еще и анонимно, и под разными псевдонимами, из которых далеко не все установлены словарем Масанова…

В 1892 году обмолвился: «Я пишу десять лет» ^[132] . Получается, что начало это 1882 год. В 1894 году не без кокетства было заявлено: «Десять лет занимая скромное амплуа фельетониста и хроникера обывательской жизни…» ^[133] Цифра соответственно уводит в 1884 год. В 1895 году обронил: «Я работаю только 12 лет» ^[134] . Выходит — 1883 год. В 1907 году написал: «За 25 лет своей литературной работы…» ^[135] Снова возврат в 1882 год. А в 1910 году: «За 27 лет литературной работы…» ^[136] Наконец, в 1915 году на судебном процессе, возбужденном против него харьковским вице-губернатором П. Н. Масальским-Кошуро, он заявил: «За 35 лет моей литературной деятельности…» ^[137] Получается — 1880 год! Но последнее, скорее всего, некое «округление». К тому же не следует забывать, что по разным поводам и в разное время вспоминая о своем журналистском начале, Дорошевич мог иметь в виду и разные факты: одно дело — первая и, может быть, анонимная публикация крохотного стихотворения или такой же по объему юморески и совсем другое — первая публикация рассказа или выступление в роли уже постоянного фельетониста. И все-таки косвенные свидетельства заставляют думать, что свой журналистский путь он начал в 1881 году, шестнадцатилетним. Конечно, в 1910-е годы точная дата вспоминалась с трудом. И обмолвка, вырвавшаяся в 1892 году, может быть, ближе к истине: всего-то десять лет прошло. Но вот тот же влюбленный в талант Дорошевича Кауфман пишет: «В 1910 году исполнился некоторым образом его литературный юбилей — 30-летний». Выходит, вновь возвращение в 1880 год. Но здесь следует принять во внимание оборот «некоторым образом», он свидетельствует о некоей условности даты, близкой к истине и одновременно отчасти теряющейся в дымке прошлого. Хронологическая неуверенность автора юбилейной статьи подтверждается и его сообщением, что Дорошевич «тридцать лет тому назад дебютировал в захудалом изданьице „Волна“ некоего Руссиянова бульварным рассказом из цирковой жизни о графе, влюбившемся в наездницу, и графине, полюбившей клоуна» ^[138] .

132

Московский

листок, 1892, № 155.

133

Одесский листок, 1894, № 211.

134

Одесский листок, 1895, № 14.

135

Русское слово, 1907, 1 июля.

136

Там же, 1910, № 240.

137

Русское слово, 1915, 1 ноября.

138

Кауфман А. Король фельетонистов. В. М. Дорошевич (К 30-летию литературной деятельности). С.2.

Дорошевич действительно напечатал в журнале «Волна» такой рассказ, но это произошло в 1884 году и не было его первой публикацией. В любом случае в 1910 году не получается тридцатилетнего юбилея, если первопубликация состоялась в 1884 году. Вместе с тем следует иметь в виду, что Кауфман повторил информацию о публикации в «Волне» — на этот раз в «преждевременном» некрологе Дорошевичу (о нем речь в соответствующей главе), — уже сославшись на слова самого Власа Михайловича, именно как о литературном дебюте ^[139] . Все-таки речь идет о рассказе, а не о мелкой заметке или юмореске. Конечно же, Дорошевич начал печататься гораздо раньше и, как уже говорилось, чаще всего под псевдонимами или анонимно.

139

См.: Кауфман А. В. М. Дорошевич//Вестник литературы, 1920, № 10. С.12.

Как указание на самую раннюю его публикацию может быть воспринята расшифровка криптонима В.Д. под стихами «Из Вука Караджича» в «Альманахе „Будильника“ на 1881 год», сделанная известным книжным собирателем Ник. Смирновым-Сокольским ^[140] . Альманах вышел в 1880 году, из чего можно заключить, что пятнадцатилетний Дорошевич мог тогда же опубликовать в «Будильнике» один из своих первых литературных опытов. Это, конечно, не перевод, а скорее вольное переложение «по мотивам» народных песен, собранных популярным в те годы в России сербским историком и фольклористом.

140

Смирнов-Сокольский Ник. Русские литературные альманахи и сборники XVIII–XIX вв. М., 1965. С.346.

К другим ранним выявленным публикациям следует отнести небольшие сценки, напечатанные под коллективным псевдонимом 7-онов в журнале «Шут» в 1883 году ^[141] . Юмор в них обращен на бытовые, семейные коллизии. Псевдоним, означающий Семь Симеонов, объединял, помимо Дорошевича, нескольких авторов юмористических изданий, среди которых были А. М. Герсон, В. С. Карцов, А. Д. Курепин. «Шут», еженедельный «художественный журнал с карикатурами», издавался в Петербурге, сценки московских авторов должны были отсылаться туда по почте, и, может быть, потому сотрудничество с этим изданием было кратковременным. К тому же постепенно расширялись возможности публиковаться в Москве. Эта же компания авторов, уже под вполне развернутым псевдонимом Семь Симеонов, печаталась позже, в 1885–1887 годах, в «Будильнике».

141

См.: Шут, 1883, №№ 9, 14; 1884, № 6.

Журнал «Волна», в котором молодой Дорошевич стал сотрудничать с начала его выхода, а это значит с января 1884 года, был не таким уж «захудалым изданьицем», если иметь в виду его родословную. У его истоков стоит известный либеральный журналист Е. С. Сталинский, редактировавший в 70-е годы такие заметные провинциальные газеты, как тифлисский «Кавказ», воронежский «Дон», «Харьков». В 1880 году он приступил к изданию еженедельного литературно-художественного журнала «Москва». Рассчитанный на интеллигентного читателя, журнал держался демократического тона. Просветительскую нагрузку несли главным образом литографии из народного быта, авторами которых были И. Левитан, А. Коровин, К. Трутовский, Н. Богатов, И. Кланг. Последний, кстати опытный литограф и карикатурист, был главной фигурой в журнале. Комментарием к иллюстрациям служили очерки, стихи. В журнале публиковали свои произведения поэт Лиодор Пальмин, «осколок» знаменитой курочкинской «Искры» 60-х годов, и молодой Антоша Чехонте. Давал свои рисунки талантливый, но рано умерший его брат Николай. Сотрудничал с «Волной» на первых порах и Владимир Гиляровский.

В 1883 году прогоревший Сталинский продал журнал, который новый издатель, присяжный поверенный Н. У. Руссиянов, переименовал в «Волну», одновременно скомкав былой демократизм издания и сдвинув его в бульварную сторону. Делами в редакции по-прежнему ведал И. Кланг. Первое время в «Волне» еще публиковались Пальмин и Чехов. В журнале было опубликовано письмо Н. С. Лескова по поводу смерти писателя-петрашевца А. И. Пальма ^[142] . Первый номер «Волны» вышел 2 января 1884 года, а в восьмом за подписью Дядя Влас появился рассказ «Отомстила», тот самый, о котором Кауфман пишет как о дебюте Дорошевича. История графини, жаждущей отомстить изменяющему ей мужу и с этой целью влюбляющей в себя циркового клоуна, это, конечно же, пародия на популярные тогда сочинения «из жизни высшего света».

142

Волна, 1886, № 1.

Близок по теме к первому и второй рассказ «Фауст». Здесь графиня влюбляется в оперного певца, но, встретившись с ним, испытывает разочарование: «А теперь перед графиней стоял просто певец Стеллини. Он был, правда, недурен, даже, пожалуй, и красив, но какая громадная разница между вчерашним Фаустом и этой достаточно заурядной физиономией» ^[143] .

Очевидно, что автора волнуют противоречия между силой искусства и реалиями жизни. Здесь, несомненно, сказывается и опыт его собственной театральной юности. Что же до пародийности изложения, то она, собственно, была на грани между действительно пародией и той расхожей, штампованной беллетристикой, которая на определенном уровне считалась литературной нормой. Рассказы о несчастных графинях, обладательницах «жгучих и прелестных глаз», и их страдающих возлюбленных, это, с одной стороны, подражание бульварной беллетристике, а с другой — демонстрация возможностей стилистического перевоплощения, тяготеющего к сатире, к пародии. То, что молодой автор мог в кратчайшие сроки и, не прилагая особых усилий, изготовить рассказ из «театрального быта» или роман «из жизни захваченной Наполеоном Москвы», подтверждается не только разнообразными публикациями и самоиронией по поводу собственных же литературных возможностей, как это было в цитированном выше фельетоне «Литератор поневоле», но и следующей историей, рассказанной Кауфманом, скорее всего, со слов Дорошевича.

143

Там же, 1884, № 16.