Влас Дорошевич. Судьба фельетониста
Шрифт:
Одним словом, сочинитель идет за мировыми величинами — Бальзаком, Гейне, Драйзером. Ненавязчиво подчеркнуто личное знакомство с А. Н. Толстым, у которого автор брал своего рода уроки творчества, как и участие в литературной полемике по принципиальным проблемам художественного труда. Как-то глухо сказано о времени и месте писания романа — «в 1942–1943 годах в землянках на болотах». Можно подумать, что Покровский воевал. Но об этом впрямую ничего не сказано. Хотя почему бы не сказать, где это было, назвать фронт, местность? Может быть, землянки на болотах — это участие в каких-то строительно-оборонительных работах, в рытье окопов? Но Покровский уходит от конкретики, ограничиваясь намеком на некую свою причастность к героике войны с фашизмом. Все-таки землянки, болота — это тоже испытания. И вот в таких условиях создается роман. Читатель должен оценить…
Впрочем, самое важное здесь другое — партийная заинтересованность в творчестве Покровского еще во время создания романа. Сочувственный
И еще два момента нуждаются в обсуждении. Если в биографии автора романа было такое существенное событие, как личное знакомство с Дорошевичем, почему бы не рассказать об этом несколько подробнее, не подтвердить этого факта какой-то конкретной информацией? Увы — в рукописи ни слова нет ни о времени, ни об обстоятельствах этой встречи. Зато есть упоминание о ней в цитировавшемся выше очерке, опубликованном в журнале «Москва». Покровский пишет, что в 1920 году он «приехал из Москвы в только что освобожденный от Врангеля Севастополь, где жил в своем доме Влас Михайлович…» И, конечно, у него был повод, чтобы навестить Дорошевича. Покровский принес ему номер петроградского журнала «Вестник литературы» за 1920 год, где из-за ошибочного слуха о смерти короля фельетонистов был напечатан посвященный ему некролог. И, конечно, именно в присутствии Покровского Дорошевич сел за стол и написал остроумный ответ редактору журнала. Безусловно, все это придумано: история с прижизненным некрологом получила огласку, и Покровский решил использовать этот факт биографии Дорошевича, чтобы найти хоть какую-то точку реального, биографического сближения с ним. Выдумкой это представляется еще и потому, что если бы встреча действительно была, то Покровский непременно описал бы ее в подробностях, так, как это сделали другие писатели и журналисты, встречавшиеся с Дорошевичем в последний период его жизни, — Александр Амфитеатров, Ариадна Даманская, Владимир Нарбут, Б. Россов, Корней Чуковский, Михаил Кольцов.
Наконец, как случилось, что Покровский стал обладателем архива Дорошевича через 19 лет после его смерти, следовательно в 1941 году? Об этом — ни слова. Здесь история отчасти принимает детективный характер. Наталья Власьевна считала ложью утверждение Покровского о том, что он обладал архивом Дорошевича. Увы — дочь писателя ошибалась. У Покровского был если не весь архив ее отца, то несомненно какая-то его часть. Это подтверждается самыми различными фактами. Во-первых, я сам видел некоторые документы в квартире на Плющихе — тетради, блокноты, удостоверения. Далее, известно, что Покровский продавал отдельные материалы государственным учреждениям. В той же публикации в журнале «Москва» он сообщает о переданном им (на самом деле проданном в 1962 г.) Институту мировой литературы АН СССР письме Горького 1922 года к вдове Дорошевича актрисе О. Н. Миткевич. Некоторые документы он в начале уже 1980-х годов продал Одесскому литературному музею, где есть, кстати, уголок Дорошевича, посвященный одесскому периоду его журналистской работы.
В Отделе рукописей Российской государственной библиотеки хранится описание архива Дорошевича, сделанное Покровским. Архив описан как находящееся у него собрание материалов. Вполне возможно, что он оформил таким образом свое предложение об их продаже. В описании перечисляются письма к Дорошевичу артистов Юрьева, Южина-Сумбатова, Савиной, адресованное И. Д. Сытину письмо князя Мещерского, издателя газеты «Гражданин», выписанные на имя Дорошевича профсоюзный билет журналиста РОСТА (1919 г.) и удостоверение лектора Института журнализма (1921 г.), гранки его статей, фельетонов… Кстати, местонахождение этих документов до сих пор неизвестно.
Очевидно, что это были остатки некоей части когда-то богатого архива. О том, насколько он был велик, можно судить по замечаниям Покровского, присланным мне в 1975 году в связи с выходом моей монографии «Судьба фельетониста. Жизнь и творчество Власа Дорошевича». В связи с тем, что в квартире на Плющихе я видел не архив Дорошевича, а лишь несколько документов из него, в книге сделана ссылка на архив В. К. Покровского. Это вызвало сильное неудовольствие со стороны Владимира Константиновича, указавшего мне: «Там, где Вы ссылаетесь на мой архив, Вы должны были сослаться на архив Дорошевича, но указать, что он у меня; тем не менее Вы утверждаете, что архив вообще не сохранился. Даже если те примерно полтораста единиц хранения, которые у меня сохранились, не считать архивом, Вам надлежало б упомянуть, что у меня до войны был архив пудового веса».
В другом его письме упоминается о «несохраненной части архива Дорошевича», пропавшей в ленинградскую блокаду. Таким образом несомненно, что какая-то часть архива Дорошевича у Покровского была. Другое дело, как она к нему попала?
Сохранились два письма директора Литературного музея Владимира Дмитриевича Бонч-Бруевича
«Многоуважаемая Ольга Николаевна!
Мне очень жаль, что так случилось с бюстом Вашего мужа, его письмами и пр. Не пали ли Вы жертвой нашего местничества? Будьте любезны описать мне наружность посетителя, его рост и пр. Спишитесь с Абрамовым. Вот его адрес: Тобольск и т. д.
Абрамова я знаю тридцать лет и убежден в его честности. Что это за странная история? Спросили ли Вы удостоверение или доверенность у посетившего Вас? У Абрамова такое было, выданное мной. Очень мне жаль все это. Надо искать и искать. Не может же все это так пропасть. Ведь это не иголка.
Напишите мне все поподробнее. Кто явился, как назвался, когда это было, подробно опишите наружность, как одет и пр. Как он все это у Вас забрал: унес, увез, выдал ли какую расписку и пр.?
Всего Вам наилучшего.
В. Бонч-Бруевич».
И спустя почти полгода, 31 октября:
«Многоуважаемая Ольга Николаевна!
Очень хотелось бы Вам напомнить, что Вы собирались выслать в наш Литературный музей оставшийся у Вас архив Вашего мужа. Удалось ли Вам предпринять какие-либо шаги, отыскать то лицо, которое получило бюст и письма Вашего мужа. Буду ждать Вашего ответа.
Всего вам наилучшего.
Директор ЛМ Влад. Бонч-Бруевич» [15] .
Московский журналист и поклонник творчества Дорошевича Игорь Ярославцев в поисках разгадки этой тайны обратился в Отдел рукописей Ленинской библиотеки, где хранится архив Бонч-Бруевича, и в Институт русской литературы (Пушкинский Дом) АН СССР, где находится бюст писателя. Выяснилось, что среди бумаг директора Литмузея нет писем О. Н. Миткевич, ответов на запросы Бонч-Бруевича, из которых можно было бы что-то узнать о человеке, забравшем у нее архив (Бонч-Бруевич пишет о «письмах мужа», имея в виду, конечно, письма к Дорошевичу). А из Пушкинского Дома сообщили, что бюст Дорошевича был приобретен в 1933 году у некоего А. Г. Королева. «Кто был этот человек и как оказалась у него похищенная скульптура, установить до сих пор не удалось», — отметил журналист [16] . Инициалы на бюсте «С.М.» и дата — «1906» позволили установить автора. Им был известный скульптор Сергей Дмитриевич Меркуров, в 1905–1909 годах он жил в Париже и сделал в это время ряд портретов писателей и артистов. В 1906 году Дорошевич приезжал в Париж, вероятно, тогда и был изготовлен бюст.
15
Там же, ф.369, оп.1, ед. хр.145.
16
Ярославцев И. Загадочная пропажа// Литературная Россия, 1979, 9 марта.
Так что же все-таки произошло с бюстом и архивом Дорошевича? Увы — пока эта загадка окончательно не разгадана. Но можно предложить схему основанных на фактах рассуждений, приближающих к установлению истины. И Ольга Николаевна Миткевич и Владимир Константинович Покровский до войны жили в Ленинграде. Были ли они знакомы? Этого нельзя исключать. Но абсолютно бесспорным представляется, что Покровский знал, что вдова Дорошевича жива, как и то, где именно она живет. Естественно, что его, сжигаемого давним сложным комплексом преклонения, зависти, психологической зависимости, связанной с личностью короля фельетонистов, не мог не притягивать к себе хранившийся у нее архив. Идея завладеть им могла стать навязчивой, как говорят психиатры, сверхценной.
В предисловии к роману он утверждает, что архив достался ему спустя 19 лет спустя после смерти писателя, это значит в 1941 году, когда умерла Ольга Николаевна [17] . В конце 1970-х годов, продавая Одесскому литературному музею то немногое из архива Дорошевича, что еще оставалось у него, Покровский сообщил сотруднице музея Н. А. Гуцало, что архив перешел к нему после смерти О. Н. Миткевич с согласия ее нового мужа Юрьевского. Об этом человеке Наталья Власьевна пишет как о ловком проходимце, еще в начале 20-х годов, при жизни Дорошевича, бесцеремонно вселившемся в его квартиру и завладевшем его вещами. Вероятно, он имел какое-то отношение к театру. Наталья Власьевна сообщает, что в 1955 году он жил в доме ветеранов Всероссийского театрального общества в Ленинграде.
17
О. Н. Миткевич-Дорошевич умерла в Ленинграде 7 мая 1941 г. Гражданская панихида состоялась 9 мая в Театре имени Ленинского комсомола (см. Ленинградская правда, 1941, 9 мая).