Власов: Восхождение на эшафот

Сушинский Богдан Иванович

— Ни одной. Есть только разрозненные группы, которые уже не имеют ни постоянных мест дислокации, ни рубежей обороны. Единственная их цель — каким-нибудь образом выжить и чудом прорваться к своим.

— Что ж, это совпадает с данными нашей разведки, — согласился фон Линденманн.

Адъютант принес две большие чашки кофе, одну из которых поставил перед Линденманном, другую перед пленным.

— Если уж вы решили сдаться в плен, то почему не отдали приказ о прекращении сопротивления? Ведь тогда вы могли бы спасти жизни тысячам солдат и офицеров.

— Действительно,

смог бы. Но тем самым нарушил приказ: сражаться до последней возможности.

— Вам был отдан такой приказ? — у самого рта застыла чашка с кофе. — Меня знакомили с показаниями нескольких ваших офицеров, в том числе и штабистов, однако никто о таком приказе не упоминал.

— У меня не было приказа отвести войска от указанных мне рубежей, что одно и то же. И потом, еще за месяц до того, как я вынужден был оставить командный пункт армии, связь с дивизиями и полками нами была утрачена. Распутица, болота, жесточайший голод, отсутствие боеприпасов и поддержки с воздуха, частичное, а затем и полное окружение, отсутствие каких бы то ни было подкреплений…

Слушая его, фон Линденманн размеренно покачивал головой. Профессиональный военный, он прекрасно понимал русского генерала, поскольку трагедия 2-й Ударной армии разворачивалась на его глазах.

— Подойдите к карте и укажите точное расположение ваших войск, в частности, укажите, где находились штабы вверенных вам дивизий и отдельных полков. А главное, покажите расположение своего запасного командного пункта, — сказал Линденманн, поднимаясь и тоже подходя к висевшей на стене штабной карте боевых действий.

— Считаете, что эти сведения все еще представляют для вас какой-то интерес? — пожал плечами командарм, но так как ответа не последовало, то Власов не стал испытывать нервы немецкого командарма и направился к карте.

Пока он вчера приводил себя в порядок, переводчик сумел раздобыть для него вполне приличные очки. Правда, они были немного слабоваты, тем не менее мир вокруг как-то сразу преобразился.

— Когда мне доложили, что вы оставили основной блиндаж, я решил, что перебазировались на один из запасных лесных командных пунктов, однако ни одна из посланных нами разведгрупп так и не смогла обнаружить его.

— По военной науке так оно и должно было происходить. Запасной находился вот здесь, — уверенно ткнул пальцем Власов в точку на карте, в пяти километрах восточнее одной из лесных деревушек. — Однако командование армией я принял только в апреле, когда предыдущий командующий…

— Генерал Клыков, — напомнил лейтенант-переводчик своему командующему.

— … уже находился в тылу, в госпитале. Меня уверили, что этот запасной командный пункт готов, замаскирован, засекречен, в нем есть запасная рация, а также запас продовольствия и боеприпасов.

— Но перебазироваться на запасной КП вы решили уже после того, как армия прекратила свое существование? Ушли с горсточкой офицеров, в надежде отсидеться там?

— Мы с трудом нашли этот запасной командный пункт, но так и не поняли, то ли его не достроили, то ли давно разграбили.

— Даже

в армии русские остаются русскими, — удивленно и в то же время сочувственно покачал головой фон Линденманн.

Он пометил карандашом те места, на которых Власов указал КП своих дивизий и некоторых полков, и хотел позволить пленному присесть, но в это время один из унтер-офицеров, которого пленный принял за писаря, извлек откуда-то фотоаппарат и, попросив разрешения у Линденманна, принялся их фотографировать.

— Это фотограф нашей армейской газеты, — отрекомендовал его переводчик. — В свое время о вас много писали советские газеты, но теперь ваша слава перешагнет границы рейха и станет общеевропейской.

Власов кисло улыбнулся: он понимал, какой будет реакция на проявление подобной «славы» в Москве — в Генштабе, в НКВД, в СМЕРШе. Как она убийственным катком пройдется по его жене и родственникам, теперь уже жене и родственникам предателя. Власов помнил, что еще в мирном 1934-м, когда о войне с Германией никто и не помышлял, в Союзе был принят так называемый «Закон о семьях изменников». Так вот, в нем говорилось, что семьи изменников Родины, «хотя бы и не знавшие об этой измене (!), подлежат лишению избирательных прав и ссылке в отдаленные районы Сибири». Страшно подумать, как поступают с ними сейчас, в военное время.

Но даже эта улыбка Власова вызвала у фотокорреспондента настоящий восторг: русский генерал сдался в плен, был гостеприимно принят немецким командующим и чувствует себя счастливым — вот о чем должен был говорить читателям газеты этот пропагандистский снимок! Понятно, что, щелкая затвором фотоаппарата, он вновь и вновь просил обоих генералов еще раз улыбнуться.

— Агонию вашей армии, генерал, я наблюдал еще с ранней весны, — проговорил фон Линденманн, когда корреспондент наконец угомонился и Власову позволили вернуться за столик.

— Именно тогда она и началась.

— Признаюсь, в ужасных болотно-лесных условиях бездорожья моим войскам тоже приходилось нелегко, но то, что мы наблюдали, прорываясь через ваши армейские редуты… Вплоть до каннибализма… Мы — другое дело, мы пребываем на чужой территории, далеко от рейха, от баз снабжения, но вы-то находились на своей земле. Как можно было опуститься до такого?

— Я принял командование армией, уже когда спасти ее практически стало невозможно.

— Вряд ли Генштаб воспринял бы эти ваши оправдания. Не говоря уже о диктаторе Сталине.

— Я и не собирался ни перед кем оправдываться, а всего лишь изложил бы голые факты. Которые были бы подтверждены приказами и прочими документами.

Фон Линденманн надел очки, которыми не пользовался, даже стоя у карты, и пристально всмотрелся в лицо пленника. При этом его собственное лицо не выражало ничего, кроме снисходительной иронии.

— Это правда, что за вами был прислан самолет, однако вы отказались лететь?

— Москва всего лишь предполагала прислать за мной самолет, но я предупредил, что не оставлю солдат, предпочитая разделить их судьбу.