Власть и наука
Шрифт:
Б.Э.Берченко и
А.А.Созинов, 1958
"В 1930 году в опытах 100 кол-
хозников-опытников было
четко доказано, что... озимая
пшеница проходит стадию
яровизации и после этого при
весеннем посеве выколашива-
ется" (113).
Оригинальное решение этих загадок нашел И.Е.Глущенко, который, публикуя в 1953 году биографию Лысенко, предусмотрительно опустил ненужные детали и своеобразно обошелся с цифрой числа энтузиастов:
"Весной 1930 г. в работу по яровизации включились первые сотни колхозников-опытников. Вскоре был разработан агроприем яровизации для яровых хлебных злаков, а также для картофеля и других культур" (114).
Какие успехи были зафиксированы в первых десятках или даже сотнях анкет и поступили ли они вообще
Итак, рассылкой анкет и сбором заполненных малограмотными людьми листков Лысенко заменил научно-обоснованные методы работы. Нельзя исключить, что сделал он это, быстро сообразив, что все требуемые наукой манипуляции могут обернуться плохими последствиями. На неприемлемость анкетного метода Трофиму Денисовичу не раз указывал Сапегин (116), но Лысенко упорно отказывался применять научные (включая математические) методы анализа экспериментальных данных.
В то же время анкетно-вопросный метод стал на деле закамуфлированной формой очковтирательства. В условиях сталинского нажима на коллективизацию заполнение таких анкет случайными цифрами, не отражавшими реальную пользу или вред от внедряемых агроприемов, стало массовым, а партийные органы, как мы увидим, приняли меры к тому, чтобы придать яровизации характер исключительной важности. В областях и районах выпускали газеты и листовки, пропагандировавшие новые агроприемы, в ход пошли уже хорошо зарекомендовавшие себя способы нагнетания страха и возможных репрессий против "нерадивых яровизаторов" (разновидность вредителя). "Враг у стен амбара", "Дадим по рукам антияровизаторам" - такими заголовками запестрела печать.
Конечно, плоды такой политики сразу же дали себя знать. Общими усилиями "чудо" начало обретать осязаемость. Никакой ответственности за преувеличение цифр в анкетах никто на местах не нес: это были еще одни бумажки, коими наводняли колхозы и совхозы разные органы с целью сбора нужных им сведений, а не бланки строгой государственной отчетности. Проставляемые в анкетах цифры никто не контролировал, и никто за них не отвечал, а вот за плохие показатели могли последовать нагоняи. Поэтому любой учетчик в колхозе, бригадир или бухгалтер отлично знали, в какую сторону следует изменять цифры. Таким образом, даже честное суммирование данных анкет, в которых - исключительно для пользы дела!
– было приврано "немножко", приводило к гигантскому обману. Позже, когда правительство ввело планы яровизации, а из центра на места пошли "разверстки по яровизации", стало уже небезопасным проставлять в анкетах незначительные цифры прибавок. Блеф разрастался как снежный ком.
Позже сам Лысенко признал низкую эффективность работы с анкетами: оказывается, даже в 1932 году (данных о предыдущих годах так и не было никогда сообщено): "не все опытные точки прислали к 27/ VIII все эти три формы анкет. Особенно мало прислано анкет 3 (уборка и учет урожая)... со всех областей только 59 анкет" (117). Цифра "пятьдесят девять" была ужасающе низкой. Никаких выводов, кроме одного - затея провалилась - сделать было на основании этого числа нельзя. И тот факт, что Лысенко привел эту цифру в его собственной публикации, говорил , что он, видимо, не понимал требований к научной работе, хотя еще был честен в представлении своих данных (не утаил правду, не приукрасил ее).
Но ненаучный метод вполне удовлетворил начальство и на Украине, и в Москве. На Лысенко обратил благосклонное внимание нарком земледелия СССР (этот Наркомат руководил не только обработкой земли, но и растениеводством, животноводством и другими отраслями сельского хозяйства) Я.А.Яковлев 13 . Все обещания, раздававшиеся Лысенко, встречали неизменно радушный прием у Яковлева, хотя он без труда мог заметить, что основанные на анкетном
"Рыков пугал здесь партию, уверяя, что посевные площади по СССР имеют тенденцию систематически сокращаться. При этом он кивал в сторону партии, намекая на то, что в сокращении посевных площадей виновата политика партии. Он прямо не говорил, что дело у нас идет к деградации сельского хозяйства. Но впечатление от его речи получается такое, что мы имеем на лицо что-то вроде деградации.
Верно ли, что посевные площади имеют тенденцию к систематическому сокращению? Нет, неверно. Рыков оперировал здесь средними числами о посевных площадях по стране. Но метод средних чисел, не корректированный данными по районам, нельзя рассматривать как научный метод.
Может быть Рыков читал когда-либо "Развитие капитализма в России" Ленина. Если он читал, он должен помнить, как Ленин ругает там буржуазных экономистов, пользующихся методом средних чисел о росте посевных площадей и игнорирующих данные по районам. Странно, что Рыков повторяет теперь ошибки буржуазных экономистов" (118).
После таких неграмотных рассуждений в ход могли пойти любые способы учета, лишь бы они сигнализировали о нужных руководству тенденциях, а не наоборот. Уроки нигилистичного отношения к экономическим категориям, к статистике и вообще к анализу действительности, не могли не учитываться всеми в стране. Партийный лидер учил тому, как надо вести себя, и нет ничего удивительного, что Лысенко и его штатные и нештатные помощники вели себя аналогично в своей сфере: подсчитывали якобы достигнутые на колхозных полях прибавки урожаев от яровизации, полученные цифры умножали на цифры посевных площадей и выводили гигантские, ни с чем не сравнимые цифры, рапортуя об этом во все инстанции (119). Однако абсолютная прибавка урожая от яровизации, рассчитанная самим Лысенко, даже в те годы не выходила за пределы ошибок измерений и составляла около 1 ц/га (в 1935 году Лысенко писал: "прибавка от яровизации равна в среднем свыше центнера на гектар" /120/).
Но, конечно, раздутыми на бумаге цифрами народ не накормишь, а страна чем дальше, тем больше недополучала хлеба, кормового зерна и другой сельскохозяйственной продукции. В этих условиях сообщения о том, что в "тысячах колхозов получены прибавки урожая от яровизации", что "метод показал свою жизненность, будучи проверенным на полях", как это постоянно заявлял Лысенко, принимались на ура, а скептицизм ученых, не доверявших сомнительной информации или требующих все тщательно проверить, рассматривался как происки вредителей, очернителей колхозного строя.
Сам же Лысенко повторял снова и снова, что именно советские условия научили его тем специфическим (скажем от себя: антинаучным) методам работы. В программной статье" Мой путь в науку" в газете "Правда" в 1937 году он откровенно высказался по этому поводу:
"Имея способности и желание, в нашей стране легко стать ученым. Сама советская жизнь заставляет становиться в той или иной степени ученым. У нас очень трудно и даже невозможно провести резкую, непереходимую грань между учеными и неучеными. Каждый сознательный участник колхозно-совхозного строительства является в той или иной степени представителем агронауки. В этом сила советской науки, сила каждого советского ученого . Вот почему тот путь, который привел меня к науке, является обычным, доступным для любого гражданина Союза" (121).