Власть молнии
Шрифт:
– Хорошо, что ты здесь, – деловито сказал Пеменхат. – Я должен…
Но стоило ему сделать единственный шаг навстречу девушке, как та бросилась наутёк, жалобно причитая:
– Привидения!.. Привидения!.. Призра-ки-и-и!..
– Она тоже решила, что мы сгорели заживо, – невозмутимо констатировал Читрадрива.
– Интересно, – задумчиво промолвил Пеменхат. – Её герцогские солдаты сюда привели или она шла, как я приказывал ей через Сола?
– Совершенно неинтересно. – Карсидар вздохнул и начал проверять конскую сбрую. – Уходить нам надо. Пока все верят в нашу гибель, время для этого есть.
– А
– Пеменхат пойдёт с нами. Мы уже договорились. Верно?
Трактирщик кивнул и с вызовом посмотрел на Читрадриву: дескать, знай мастеров!
– Ты передумал? Хорошо, – он пожал плечами, однако тут же спросил:
– А мальчишка?
Все уставились на Сола, в глазах которого светилось желание узнать всё-всё на свете.
– Возьмите и меня с собой, – с робкой надеждой в голосе попросил мальчик.
– Слишком опасное дело нам предстоит, – заметил Читрадрива.
Но Пеменхат, неожиданно для самого себя, вступился за Сола:
– Оставаться здесь ему тоже нельзя. Он был с нами в трактире, он объявлен вне закона. Герцогские прихвостни его поймают – не поздоровится мальчонке. А так… исчезнет вместе со всеми.
Сказав это, Пеменхат выжидательно посмотрел на Карсидара. Решающее слово оставалось за ним, как за организатором похода.
И тот сказал после раздумья:
– Читрадрива прав, дорога будет не из лёгких, а в конце лежит неизвестность. Но прав и Пеменхат. Нельзя бросать Сола на произвол судьбы. Так что пока прихватим с собой и его, а там посмотрим.
Мальчишка просиял. Глядя на него, улыбнулся и старый Пеменхат, только что потерявший всё свое имущество и нисколько не жалевший об этом. Улыбнулся то ли просто так, то ли вспомнив собственное нелёгкое детство.
Глава V.
ЛЮЖТЕНСКОЕ ГОСЕПРИИМСТВО
Стояла страшная жара. Впрочем, в летнюю пору для областей, лежащих на юге Орфетанского края удушающий зной не был таким уж необычным делом. Скорее наоборот, если спросить насчёт погоды кого-нибудь из местных старожилов, он бы, запрокинув голову, уставился в выцвевшее бледно-голубое небо, потянул носом раскалённый воздух и глубокомысленно изрёк: «Эт'что! Вот лет десять назад та-акое было! Да-а, было…»
Впрочем, никаких старожилов поблизости не наблюдалось. И то верно: чего им бездельничать? Сейчас крестьяне все, как один, находились в поле. Работали от зари до зари, трудились, не покладая рук, не разгибая спины.
Между прочим, это было не так уж и плохо для небольшого каравана, ровная цепочка которого растянулась на желтовато-зелёном выгоревшем бархате луга, пересекая его с северо-востока на юго-запад. Кругом ни холмика, ни какого-нибудь жалкого лесочка, одна гладкая, как сковородка, степь. И трава, хоть густая, но не слишком высокая, чтобы можно было незаметно залечь и, притаившись, подстерегать путников. А если вдобавок никого из крестьян (либо людей, переодетых в крестьян) поблизости не видно, значит, никакой угрозы нет и можно слегка расслабиться. Остаётся одно: не поддаваться жаре, не позволять, чтобы тебя разморило на солнышке, не укачало в седле под мерный перестук копыт. Иначе
Возможно, маленький бородатый человек, возглавлявший караван, пел именно для того, чтобы не уснуть. Хотя «пел» – это, пожалуй, слишком мягко сказано. На самом деле человек во всё горло орал нечто совершенно несуразное, немелодичное и дикое, какой-то нерифмованный набор слов. Определённый стихотворный размер в этом наборе напрочь отсутствовал – так же, как и рифма. Весь ритм песни (если эту жуть можно было назвать песней) заключался в том, что за двумя длинными строчками следовала более короткая третья, завершающаяся четвёртой, состоящей вообще из одного-двух слов. Вот что примерно вопил маленький бородач:
– Одни распевают про нас баллады
И готовы предоставить нам кров,
Накормить и
Напоить.
А другие нам завидуют до безумия,
Ну а третьи ненавидят нас
Самой лютой
Ненавистью.
Почему же так повелось у людей —
Нас то любят, то ненавидят,
То умоляют
О помощи?
А причина проста и понятна,
Она – везде и повсюду,
Она – пыль
У ног.
Она зовёт нас всегда и во всём,
Она зовёт нас вчера и сегодня,
И сейчас —
Слышишь?
Славная пыль прошлых веков,
Что осела на наших сапогах,
Вновь позвала нас
В путь!..
Разумеется, это был не кто иной как почтенный Пеменхат, правда, лишившийся своего состояния. Однако по всему было видно, что данное обстоятельство его нисколько не огорчало. Даже наоборот – радовало. Несмотря на окладистую патриархальную бороду, достигавшую солнечного сплетения, казалось, что экс-трактирщик помолодел. Он уверенно сидел на белоснежном муле и правил им с удивительной лёгкостью, перебирая и подёргивая тоненькую уздечку всего лишь тремя пальцами левой руки и совершенно не прибегая к помощи шпор или хлыста. Чувствовалось, что Пеменхат провёл в седле приличную часть жизни. Следующие слова дикой голосянки, которую он неустанно выкрикивал с утра до вечера, вполне соответствовали нынешнему его положению:
– Острый меч, добрый конь да умение
Владеть мечом и править конем —
Вот и всё богатство
Мастера!
Но пошлите мне, боги, верного спутника,
Чтобы было с кем выпить на привале
Чашу доброго
Вина
И чтоб было кому закрыть мне глаза,
Когда я паду среди дикой степи
Со стрелой
В груди.
И когда непременно то случится со мной,
Будет кому меня вспомнить
И рассказать всё
Товарищам.
Заберёт друг коня моего верного,
И мой меч отстегнёт от пояса,
Пусть послужат ему,
Как мне…
И так далее в том же духе. В самом деле, теперь Пеменхат имел как раз коня, меч и верного товарища. Точнее, мула (по старой привычке он предпочитал походить более на человека приличного сословия, нежели на голодранца), целых три громадных ножа из категории «мясницких», которые размещались в спинных ножнах под плащом, да в придачу полторы дюжины метательных ножичков под полами дорожного кафтана, и к тому же не одного товарища, а сразу двух. Да ещё мальчишку. Впрочем, двух ли?..