Власть земли
Шрифт:
— Сейчас, боярин! — ответил, кланяясь, мужичок и выбежал за двери.
Баба зорко оглядела Терехова и потом, уже смело подойдя к столу, с поклоном сказала:
— Ты уж не обессудь нас, боярин! Озорниками напуганы очень!
— Какими такими?
— Чужак ты, верно, что про наши беды не знаешь. Какие? А ляхи из Калуги, сапежинцы, а татары да казаки оттуда же! Одни русские еще не ругаются над нами, смердами. Ну, мы и не выходим. Пошарят, поищут — мы-то в погреб прячемся — и уедут. Так мы и слывем за пустой двор.
— А чьи будете?
— Да боярина князя Степана Иваныча, царство ему небесное! — Баба набожно перекрестилась.
Терехов вздрогнул и поднял голову. Мысль о том, что Ольга осиротела и вольна в своей воле, оживила его.
— Да разве он помер? Когда? — спросил он дрогнувшим голосом.
Баба боязливо оглянулась по сторонам и зашептала:
— И вправду ты чужак, коли этого не знаешь. Мы думали, в Москве и то ведомо. Убили князюшку ляхи, а усадьбу сожгли!
Терехов откинулся к стене и уставился на бабу, а потом вскочил как ужаленный.
— А Ольга, боярышня? С нею что? — прохрипел он.
Баба в испуге отшатнулась.
— А ее лях-то этот самый в полон увез, для того и напал с ордой своей! А Маремьяниха-то с Мякинным — знаешь их? — поехали правды искать, да так и сгинули. Ах ты Царица Небесная! — И баба с сердечной болью смотрела на Терехова, а тот, не слыша ее последних слов, упал на лавку и в отчаянье бился головой о стену.
— Господи Боже мой! — кричал он, рыдая. — Да лучше гнить бы мне в сырой земле, чем слышать такие вести. За что караешь меня, Бог мой Иисус Христос?
Мужичонка вошел в избу с кувшином пива и застыл в изумлении.
Вдруг Терехов вскочил на ноги. Слезы у него высохли, глаза горели, как у безумного.
— Коня! Туда, на место! — закричал он и, не обращая ни на кого внимания, как безумный выбежал на двор, дрожащими руками оседлал коня и поскакал по дороге.
— С нами крестная сила! — сказал мужичок. — Да что это с ним? Словно овод ужалил!
— Слышь, — зашептала баба, — как рассказала я про нашего боярина, он и завыл, а теперь туда бросился.
— Ишь ты! Опять нам горе!.. Все бы на алтын, на два выпил, а тут… Нет, видно, Настьюшка, надо нам под Рязань идтить!
Терехов скакал, словно за ним была погоня. Вдруг он сдержал бег своего коня. Берег показался ему знакомым. Да, тут он ехал в прошлый раз с Семеном на свиданье с Ольгой. Вот и липа… Но где же усадьба? Терехов оглянулся и задрожал: на пригорке лишь чернели груды развалин, а деревья вокруг, словно жалуясь, поднимали к небу свои опаленные, почерневшие ветви.
Терехов словно подъехал к дорогой могиле; он сошел с коня и медленно пошел к погорелому месту. Но где найти здесь дорогие сердцу воспоминания? Вот почерневшие изразцы дорогой печки, вот железные скобы какого-то затвора, может быть сундука, вот смятый жбан… Все лежит в безобразной куче, закоптелой, покрытой сажей, а кругом не зеленеет, а
Терехов стал медленно обходить обгорелые груды и вдруг в этом разоренном гнезде узнал ту аллею, ту скамейку, у которой он виделся в последний раз с Ольгой. Воспоминания любви и счастья волной хлынули на его сердце. Он схватился за голову и со стоном повалился на уцелевшую скамью. Солнце скрылось, но вскоре поднялась луна и залила холодным светом всю землю. И еще печальнее стала казаться местность пожарища.
Терехов то лежал недвижно на скамье, то вскакивал и в отчаянье метался по аллее, сжигаемый ревнивыми, страшными, как пытка, мыслями, и не замечал времени. Стали бледнеть звезды, на востоке показалась розовая полоска зари, а затем медленно, в золоте и пурпуре, стало подниматься солнце. Терехов наконец очнулся и провел рукой по лицу. В последний раз он огляделся вокруг и медленно пошел к своему коню.
Вдруг он вздрогнул и остановился. По пожарищу, осторожно крадучись, шел Федька Беспалый. В руках у него была лопата. Терехов хотел окликнуть его, но почему-то одумался и притаился за деревом, следя за ним.
Федька подошел к большому вязу и стал торопливо копать землю, а затем нагнулся над вырытой ямой.
«Награбил и зарыл», — решил Терехов и, выйдя из-за дерева, быстро приблизился к Федьке.
Тот, не замечая его, горстями выгребал серебряную монету и сыпал ее в лошадиную торбу, принесенную им с собой. Терехов вдруг взял его за плечо и окликнул:
— Ты что тут делаешь?
Федька вздрогнул, в испуге выронил торбу и онемел, увидев пред собой Терехова.
— Батюшки-светы, — пролепетал он, — боярин почтенный! С нами Бог, ты ли это?
— Небось не оборотень! — ответил Терехов. — Скажи лучше, что здесь делаешь? Чьи деньги гребешь?
Федька уже оправился. Его глаза быстро и лукаво окинули Терехова, лицо приняло рабское, смиренное выражение.
— Боярские, свет, боярские, — смело заговорил он, — сейчас это, как на нас ляхи напали, Силантий на другой день собрал, что мог, и здесь закопал, а потом с Маремьянихой искать боярышню уехал, а мне наказал: «Смотри, — говорит, — Федька, как уйдут эти ляхи, выгреби все да спрячь посохраннее!» Вот теперь, как они ушли…
— Кто ушли?
— А ляхи, батюшка, ляхи! Царь из Калуги, и воевода Сапега, и Трубецкой князь — все порешили идти в Москву воевать. Вчерась последняя рать ушла. В городе-то малость только казаков да татар осталось.
— А где боярышня? — спросил Терехов.
— Увезли! Ляхи увезли! Для того и на дом напали.
Федька осторожно поднял торбу и мялся на одном месте. Терехов сел на пень подле ямы и произнес:
— Расскажи, как напали, что было, как увезли Ольгу?