Власть. Естественная история ее возрастания

де Жувенель Бертран

Так, умышленное, открытое, демонстративное неповиновение законам государства чем-то похоже на вызов богам, который, однако, представляет собой испытание их истинной власти. Кортес сокрушает идолов о-ва Колумел (Columel), с тем чтобы его безнаказанность доказала местным жителям, что их боги – ложные. Гемпден отказывается платить налог – ship-money, – установленный Карлом I, друзья Гемпдена дрожат за его жизнь, но его оправдательный приговор^* делает очевидным, что божественный гнев больше не находятся в руках Стюарта: его власть падает.

Если мы углубимся в историю революций, то увидим, что при каждом падении строя ему безнаказанно бросали вызов. Сегодня, как и десять тысяч лет назад, Власть, потеряв свою магическую силу, больше не остается незыблемой.

Стало быть, самая древняя Власть завещала что-то самой современной. Мы столкнулись с

первым примером данного феномена, который будет становиться все более и более очевидным. Как бы резко повелевающие ни сменяли один другого, они тем не менее всегда являются наследниками друг друга.

Глава V

Приход воина

Нет никаких достоверных свидетельств, что наше общество прошло через то состояние, в котором мы находим сегодня то или иное примитивное сообщество. Теперь прогресс уже больше не кажется нам ровной дорогой, вдоль которой, как вехи, стоят отсталые общества. Скорее мы представляем себе человеческие группы, устремленные к цивилизации достаточно разными путями, так что большинство из них заходит в тупик, где они влачат жалкое существование или даже гибнут [140] .

140

Тема «погони за цивилизацией» замечательно рассмотрена Арнолдом Тойнби («A study of History». Oxford, 6 вышедших томов).

Сегодня мы не решились бы утверждать, что тотемизм был религиозной и социальной стадией организации, через которую прошли все общества без исключения. Похоже, напротив, что он характерен только для конкретных регионов земли [141] .

Не решились бы мы утверждать и того, что родство по материнской линии всегда предшествовало родству по отцовской линии. Этому далекому от реальности мнению противоречит сохранение родства по материнской линии в некоторых обществах, достигших относительно развитого состояния цивилизации, тогда как в других патриархальная семья возникает уже в недрах с'aмого грубого варварства.

141

«За исключением Индии, тотемизм в качестве живого института не был обнаружен ни в какой части Северной Африки, Европы или Азии. Никогда также не было доказано – так, чтобы не оставалось места никакому разумному сомнению, – что этот институт существовал в трех великих человеческих семьях, сыгравших в истории наиболее заметную роль – у арийцев, семитов и туранцев^*» (Frazer. Les Origines de la Famille et du Clan, 'ed. fr. Paris, 1922).

Таким образом, мы склонны думать, что человеческие общества, независимо появившиеся на просторах земли, могли сразу иметь различные структуры, которые, вероятно, определили либо их великое будущее, либо их вечную посредственность.

Во всяком случае, те общества, которые были патриархальными по своей природе или же первыми организовались по патриархальному типу, те, которые по своей природе были таковы, что усматривали в мире меньше злых умыслов или же раньше всех избавились от страхов, предстают как настоящие учредители государств, как действительно исторические общества.

Нет необходимости подчеркивать, до какой степени преувеличение мистических страхов сдерживает всякую попытку предпринять новое действие и, значит, препятствует всякому нововведению, всякому прогрессу [142] . Ясно также, что патриархат совсем иначе способствовал социальному развитию, чем авункулат. При авункулате социальная группа фактически присваивает себе детей своих дочерей и, значит, может умножаться только соразмерно количеству последних. При патриархате же группа присваивает себе детей своих сыновей и, значит, увеличивается гораздо быстрее, если эти сыновья могут посредством войны или как-то иначе получать одновременно нескольких жен.

142

Леви-Брюль для иллюстрации этого страха приводит поразительное свидетельство одного эскимосского шамана: «Мы не верим, мы боимся! …Мы страшимся духа земли, который вызывает непогоду и заставляет нас с боем вырывать нашу пищу у моря и земли. Мы боимся бога луны. Мы боимся нужды и голода в холодных жилищах из снега… Мы боимся болезни, которую постоянно

встречаем вокруг себя… Мы боимся коварных духов жизни, воздуха, моря, земли, которые могут помочь злым шаманам причинить вред людям. Мы боимся духов мертвых, как и духов убитых нами животных. Вот почему наши отцы унаследовали от своих отцов все древние правила жизни, основанные на опыте и мудрости поколений. Мы не знаем как что происходит, мы не знаем почему это происходит, но мы соблюдаем эти правила, чтобы уберечь себя от несчастья. И мы пребываем в таком неведении, несмотря на всех наших шаманов, что все необычное внушает нам страх» (L'evy-Bruhl. Le Surnaturel et la Nature dans la mentalit'e primitive. Paris, 1931, p. XX–XXI)^*.

Совершенно очевидно, что патриархальная группа скоро станет более сильной, чем группа авункуларная, а также и более единой. Это позволило некоторым авторам предположить, что патриархальный обычай был введен в матриархальное общество наиболее могущественными правителями и что группы, образованные таким образом, поглотили всех других, обратив их в пыль, в плебс.

При всем возможном различии общественных структур сказанное нами о геронтократической и ритуалистической власти кажется, однако, справедливым для всех первобытных обществ. Такая власть была необходима, чтобы направлять неуверенные шаги человека среди суровой природы. Но, чтобы взять новый подъем, общество должно будет отбросить или, точнее, отставить в сторону, эту власть, консервативную по своей сути. Это была, можно сказать, первая политическая революция. Как она произошла? Без сомнения, посредством войны.

Социальные последствия воинственного духа

Антропология отклоняет равным образом гипотезы о «природе человека», сформулированные, с одной стороны, Гоббсом, а с другой – Руссо. Человек не является ни столь жестоким, ни столь невинным. В небольшом коллективе, которому он принадлежит, человек показывает довольно способности жить в обществе. Без сомнения, то, что не относится к его коллективу, ему чуждо, лучше сказать, враждебно.

Но разве обязательно, чтобы обособленные общества пребывали в конфликте? С какой стати? Они занимают так мало места на обширных континентах [143] . Разве ссорятся между собой люди, когда живут абсолютно независимо друг от друга? Фихте полагал, что нет: в установлении совершенно автономной жизни для каждой нации он видел истинное средство вечного мира [144] .

143

Эжен Кавеньяк в первом томе своей «Всеобщей истории» (Histoire universelle, De Boccard 'ed.) строит интересные предположения относительно народонаселения в доисторическую эпоху.

144

Fichte. L’'Etat commercial ferm'e (1802), trad. Gibelin. Paris, 1938.

По чистом размышлении, сосуществование диких общностей не приводит неизбежно ни к миру, ни к войне между ними. Что мы узнаём из наблюдений на территориях Центральной Африки и Центральной Австралии? Что узнали наши предшественники из наблюдений на территории Северной Америки?

Что есть народы мирные и народы воинственные. Внешние обстоятельства совершенно недостаточны для объяснения этого факта. Он кажется неизбежным, первичным. Воля к власти либо присутствует, либо ее нет вовсе.

Это приводит к громадным последствиям. Возьмем мирный народ. Почитания и повиновения добиваются у него те, кто знают обряды, способные укрощать и делать благоприятными силы природы. Этим людям народ обязан изобилием урожая и множеством скота.

Но возьмем, напротив, воинственный народ: он не очень склонен покоряться участи, уготованной ему природой. Ему не хватает женщин или животных? Их обеспечит насилие. Понятно, что уважение здесь должно достаться воину-добытчику.

Вся история человека есть только восстание против его первоначального положения, напряженное усилие, направленное на то, чтобы обеспечить себя чем-то большим, нежели плоды, лежащие под рукой. Набег есть грубая форма этого восстания и этого усилия. Возможно, тот же самый инстинкт, который сначала порождает войну, сегодня побуждает к эксплуатации земного шара. Во всяком случае, очень похоже, что именно люди, отличавшиеся духом завоевания, являются главными творцами материальной цивилизации.