Властелин (Капитан Ульдемир - 3)
Шрифт:
– Где они нужны, это я понял. Однако уповаю на Господа… Наши-то мужики там?
– Там. И в опасности.
– Ну, об опасности ты мне не говори, Мастер. Что им станется? Будут как я, как Эла – только и всего. Так или иначе ведь…
– Не тебе судить. Не заносись, иеромонах.
– Грешен, – проворчал Пахарь. – Великий грешник есмь. Но все равно – без тела мне с таким делом не справиться. А в теле туда не попасть. Кругом шестнадцать.
– Обожди еще причитать. Сначала проберись туда. Осмотрись. И если сам уж никак не сумеешь – тогда придется тебе отправиться на планету. На Ассарт, к нашим. Хотя бы одного из них доставишь в то место. На Заставу. Как – не знаю. Придумайте. Вдвоем уж как-нибудь справитесь.
– Не простая задачка.
– Ради простых не отрывал бы тебя от дел.
– Это так, это я
– А вот и не так, – сказал в ответ Мастер. – Как же ты – человек серьезный, а такой простой вещи не понимаешь. И Фермер, и я – мы ведь только с живым имеем дело. И на это поставлены. А то, что не живет – это не наше. А ведь машины, даже самые тонкие, не живут. Существуют, но не живут.
– Так-то так. Но все же не очень в это верится. Вы с Фермером все-таки поумнее нас. Намного.
– Так. А ты – умнее лошади?
– Ну… должно быть.
– Управлять ею можешь?
– Уж как-нибудь.
– А если тебя вместо нее в оглобли поставить – ты лучше повезешь?
Иеромонах засмеялся, покачал головой.
– Язык у тебя ловок, Мастер. Ну ладно. Пойду и сделаю, как ты говоришь.
Он поднялся, отряхнув приставший сор.
– Постой, – сказал Мастер. – Только хочу предупредить: если наткнешься на Охранителя – будь осторожен. Он силен.
– Имя он себе выбрал, прямо скажу, не по чину. Но хоть как он зовись – что он мне сделает? Я уже давно не планетарный…
– Что сделает? Воплотит хотя бы.
– Ну? А он может?
– Может. Как и я могу, и Фермер. Только не в человека. Чтобы воплотить снова в человека, нужны те, кто сильнее нас. Но во что-нибудь пониже.
– Но ты же не слабее, Мастер?
– А где я тебя тогда найду? Нет, уж лучше поберегись, если придется с ним столкнуться. И сразу, как только все осмотришь, сообщи мне сюда. Вот, теперь – идем. Я тебя отправлю прямо туда.
Леза чувствовала: еще немного, вот-вот – и она впадет в черное, безвозвратное отчаяние, из которого выход только в смерть. Ее и умереть не очень устрашило бы; однако она уже не сама была и не для себя, но только для другого – того, кто, не желая признавать никаких резонов, упрямо рос в ней и уже ощутимо толкался. Напоминал, как будто она могла о нем забыть.
Ныне ясно было, что его, – а значит, и ее спасение лишь в том, чтобы бежать отсюда, исчезнуть в безвестности, раствориться в окружающем мире. Подальше от власти, от каждого, кто представлял и кто олицетворял ее – Власть, не имеющую ни совести, ни жалости, не знающую любви, не останавливающуюся перед подлостью, перед предательством, перед убийством. Мысли об Изаре, прежде бывшем для нее главным в жизни, не исчезли из ее сознания, но как-то поблекли, стушевались, утратили объемность и стали плоскими – как будто не с ней произошло это – любовь к Изару, недолгая жизнь с ним, но было прочитано в какой-то книге, и пока читала – волновало, а когда, дочитав, закрыла книгу, – перестало тревожить, потому что скорее всего было кем-то придумано. Нет, она нимало не жалела обо всем, что было, и даже не отказывалась от возврата – но не прежде, чем совершенно уверится в том, что ребенку ее ничто не грозит, что он надежно укрыт и никогда не ввяжется в холодную и смертельную борьбу за высочайшее в Державе кресло – да и ни за какое другое. Иногда бегло проскальзывала мысль: а почему? Ведь он как раз и будет единственным, обладающим подлинным правом на Власть; но тут же за этой мыслью приходила другая, верная: полноте, кто же в борьбе за власть считается с правом? Не более, чем с моралью. Право выглядит хорошо, когда за его спиной стоят густые шеренги войск и полные залы политиков; иначе оно обречено.
Бежать нужно было, бежать без оглядки.
Но только – как?
Сперва она решила было, что сумеет договориться по-хорошему с теми, кто привел ее сюда и запер. С Жемчужиной Власти. По первому знакомству, оказавшемуся пока и последней их встречей, Ястра показалась женщиной не злой и даже не очень коварной. Чем-то она Лезе даже понравилась. Может быть, тут сказалось и то, что Леза, несмотря на высокое положение Жемчужины и все, с ним связанное, – Леза ее скорее жалела и уж никак не завидовала. Не то чтобы она забыла свою собственную
– Только навряд ли, – сказал он. – Война ведь.
Война! А она и не знала этого. Теперь становилось куда понятнее, почему Изар до сих пор не разыскал ее тут: война – это уж такое дело, самое главное для мужчин. И не только ему, но, наверное, всем хватает работы, даже и Жемчужине Власти. Госпитали, благотворительность – по книжкам Леза знала, чем в такие дни занимаются высокопоставленные дамы. Но ведь и она в конце концов собиралась просить о благотворительности – только в иной, необычной форме.
– Вы передайте все же. Ладно?
И она улыбнулась, как умела делать, когда хотела понравиться.
– Отчего ж не передать, – сказал страж, забирая утреннюю посуду.
Когда он снова появился вечером, Леза не стала спрашивать, только посмотрела на него ожидающим взглядом. Он понял и только пожал плечами. Наверное, это следовало понимать так: передать передал, но ответа никакого не получил. Но ведь, собственно, ему и не должны были отвечать. Кто-нибудь другой придет и передаст, что ему прикажут, – или, еще вернее, прямо велит идти за ним и отведет к Жемчужине. Интересно, будут ли ее и на этот раз угощать кофе? Наверное, не станут. Но хоть выслушают…
Однако и на другой день никто не приходил, не передавал и не приглашал следовать за ним. И Леза ясно поняла: сегодня никому не до нее, судьба ее не волнует ни Ястру, ни того человека, что заменил рядом с ней Изара – ну совершенно никого.
Пришлось искать другие возможности. И в сознании вдруг всплыл другой человек, который, если бы очень захотел, наверняка смог бы каким-то способом посодействовать ей. Задира. Ублюдок Властелина. Или, как она теперь называла его про себя, – Претендент Миграт. Он был человеком сильным, это чувствовалось в нем сразу, и решительным. Конечно, освободить ее, действуя извне, – дело опасное. Ради чего Миграт захотел бы пойти на немалый риск? Что могла Леза предложить ему? Подумав, она нашла две такие вещи. Первой была полная откровенность. Не может быть, чтобы Миграт остался равнодушным к судьбе другого человека, пусть еще даже не родившегося, но уже отмеченного той же, что Миграт, судьбой. Наверное, это затронет какие-то струны в душе претендента. Если же этого окажется недостаточно, Леза могла вдобавок предложить только себя. Она с той, самой первой встречи, почувствовала, что нравится ему – и ведь, в конце концов, он не поступил с нею плохо, значит, испытывал к ней какое-то другое чувство, не только чисто плотское влечение; но если даже и только это интересовало его – она готова была за спасение сына заплатить такой ценой; жизнь ребенка была дороже чести, дороже верности и даже любви: все это были чувства вторые, а к ребенку – первое и главное.
Вот только решить – это было меньшей половиной дела; а как сделать, чтобы ее зов долетел до Миграта? Лезе было страшно просить стража, чтобы он отправился во второй городской цикл и разыскал там человека по имени Задира, которого знали все; но уж совершенно невозможным было – передать стражу то, что она хотела сказать Миграту. Оставалось написать – и уповать на то, что страж согласится, выйдя из Жилища Власти, бросить письмо в ящик, предварительно не прочитав его. Конечно, точного адреса Задиры Леза не знала, однако решила, что можно написать на адрес запомнившейся ей пивной на той улице – как раз напротив этой пивной все тогда и произошло; а что, попав в пивную, письмо дойдет до Задиры, она не сомневалась.