Властелин Колец: Две Крепости (Две башни) (др. перевод)
Шрифт:
Но его всхлипы прервал громкий смех. На низкую мельничную ограду тяжко облокотился здоровенный хоббит, чумазый и засаленный.
— Чего, Сэмчик, не нравится? — хохотнул он. — Ну, так ты и всегда был сопливец. А я-то думал, ты отвалил куда-то там такое на корабле, плывешь и уплываешь, как ты, помнится, я зыком трепал. Зачем обратно-то приперся? Мы тут, в Хоббитании, работаем, понял, дело делаем.
— Оно и видно, — сказал Сэм. — Умыться некогда, надо брюхом забор обтирать. Только вы учтите, сударь Пескунс, что я вернулся сводить счеты, а будете зубы скалить — посчитаемся и с вами: ох и дорогонько это
— Иди ты знаешь куда! — сплюнул через забор Тод Пескунс. — Попробуй тронь меня: мы с Вождем друзья. Вот он тебя, это да, тронет, чтоб ты тут не нахальничал.
— Да оставь ты дурака в покое, Сэм! — сказал Фродо. — Надеюсь, таких порченых, как он, раз-два и обчелся, иначе плохо наше дело. Вот он, настоящий-то вред, хуже всего остального разорения.
— Эх, Пескунс, Пескунс, мурло ты неумытое, — сказал Мерри. — А вдобавок и правда дурак дураком: протри глаза-то! Мы как раз и едем к твоему приятелю-вождю — за ушко его да на солнышко. А с Большими Начальниками ты, я вижу, забыл попрощаться.
Тод застыл с разинутым ртом, увидев, как из-за моста по знаку Мерри выступил отряд ополченцев. Он побежал на мельницу, схватил рог и громко затрубил.
— Не надрывайся! — насмешливо крикнул Мерри. — Без тебя обойдется!
Он поднял свой серебряный рог, и звонкий, повелительный призыв разнесся по круче. Из землянок, сараев, нор и развалин послышались ответные крики хоббитов, и немалая толпа, шумная и радостная, повалила вслед за отрядом к Торбе.
Наверху все остановились; вперед пошли Фродо с друзьями: наконец-то они вернулись в знакомый, любимый дом. Сада не стало; на месте его выросли, теснясь у окон на запад, хибары и сараи, заслонявшие белый свет. Повсюду расползались мусорные кучи. Дверь была вся исцарапана, цепка звонка мертвенно свисала: напрасно ее дергали, понапрасну стучались. Наконец дверь толкнули, она распахнулась. Их обдало холодной, тухлой, нежилой вонью: похоже, дом был пуст.
— Куда же подевался этот собачий Лотто? — сказал Мерри. Они обошли все комнаты: ни живой души, одни крысы с мышами. — Может, скажем, пусть обыщут все сараи?
— Да это хуже Мордора! — воскликнул Сэм. — Гораздо хуже, коли на то пошло. Говорят: каково в дому, таково и самому, и вот он, наш дом, загаженный и оскверненный, точно память обманула!
— Да-да, это нашествие Мордора, — подтвердил Фродо. — Мордорская мертвечина. Саруман плодил мертвечину, а это и была главная заповедь Властелина Мордора, хотя сам-то маг думал, что он всех перехитрил. И одураченный им Лотто исполнял ту же заповедь.
Мерри огляделся — сердито, с отвращением.
— Пойдемте отсюда! — сказал он. — Знал бы я, сколько он пакостей натворит, я бы ему свой кисет в глотку забил!
— Еще бы, еще бы! Но ведь не знал и не забил, так что позвольте приветствовать вас на дому!
В дверях стоял сам Саруман, сытый, довольный, весело и злобно сверкали его глаза.
Тут-то Фродо и осенило.
— Шаркич! — вскричал он.
Саруман расхохотался.
— Что, имечко уже прослышали? Так мои подданные, помнится, называли меня в Изенгарде. Видно, любили [8] . Но какая встреча: вы меня разве не ожидали здесь увидеть?
8
Оркское
— Не ожидали, — сказал Фродо. — А могли бы догадаться, что здесь и увидим. Гэндальф нас предупредил, что мелкое паскудство исподтишка тебе еще по силам.
— Вполне, вполне, — сказал Саруман. — И не такое уж мелкое. Ох и забавно же было смотреть на вас, чванливых недомерков, затесавшихся в свиту новоявленных властителей мира: как же вы пыжились от самодовольства! И думали, что вышли сухими из воды, что заберетесь обратно в свои конурки и заживете как ни в чем не бывало. Подумаешь, замок Сарумана! Его можно разрушить, хозяина выгнать, а ваш дом — ваша крепость. В случае чего Гэндальф вас в обиду не даст.
И Саруман опять расхохотался.
— Это Гэндальф-то! Да вы отслужили ему — и все, какое ему теперь дело до вас? Нет, вы, треща без умолку, потащились за ним окольным путем, далеко в объезд своей странишки. Ну, я и подумал, что раз вы такое дурачье, то надо вас немного опередить и как следует проучить. Времени оказалось маловато, да и людей тоже, а то бы моего урока вам на всю жизнь хватило. Но ничего, может, и хватит, я тут у вас хорошо похозяйничал. Как утешительно мне будет вспоминать, что хоть на вас я выместил свои обиды!
— Если тебе осталось только этим утешаться, то мне тебя жаль, — сказал Фродо. — Боюсь, пустое это утешение. Уходи сейчас же и навсегда!
Хоббиты видели, как Саруман вышел из хибары; угрюмой толпой придвинулись они к дверям Торбы и отозвались на слова Фродо гневными возгласами:
— Не отпускай его! Его надо убить. Он злодей и кровопийца. Убьем его!
Саруман с усмешкой окинул взглядом враждебные лица.
— Убейте, попробуйте, храбренькие хоббитцы; вас, убийц, я вижу, много скопилось. — Он выпрямился во весь рост, и черные глаза его грозно сверкнули. — Только не думайте, что я, обездоленный, лишился всей своей колдовской силы. Кто тронет меня — умрет страшной смертью. А если кровь моя обагрит землю Хоббитании, земля ваша навеки станет бесплодной.
Хоббиты попятились. Но Фродо молвил:
— Да не верьте вы ему! Никакой колдовской силы у него нет, лишь голос его обманывает и завораживает тех, кто поддастся. Но убивать его я не позволю. Не надо мстить за месть — только зла в мире прибудет. Саруман, уходи немедля!
— Гниль! Эй ты, Гниль! — крикнул Саруман, и из ближней хибары выполз на четвереньках Гнилоуст — точь-в-точь побитый пес. — В дорогу, Гниль! — приказал Саруман. — Тут опять явились эти красавчики-господинчики, они нас выгоняют. Пошли!
Гнилоуст поплелся за Саруманом. А Саруман поравнялся с Фродо, в руке его блеснул кинжал, и он нанес страшный, молниеносный удар. Но клинок скользнул по скрытой мифрильной кольчуге и обломился. С десяток хоббитов, и первым из них Сэм, кинулись вперед и швырнули наземь незадачливого убийцу. Сэм обнажил меч.
— Нет, Сэм! — сказал Фродо. — Все равно убивать его не надо. И уж тем более нельзя убивать, когда он в черной злобе. Ведь он был когда-то велик, он из тех, на кого мы не смеем поднимать руку. Теперь он падший, однако ж не нам судить его: как знать, может, он еще возвеличится.