Властелин Окси-мира
Шрифт:
– Замечательно! – восклицал он, энергично двигая стулья и усаживая нас. – Замечательно, – повторил он, и мы почувствовали, какой это в самом деле необыкновенный момент. Люди пришли в Отдел со своим первым (может быть, великим – кто знает?) изобретением…
– Данил Данилович! – крикнул он.
Вошёл майор артиллерии, взял стул и, ничего не спрашивая, сел к столу.
– Смотрим, – бросил Смолин.
Теперь он вовсе не был похож на этакого доброго дядюшку-весельчака. За столом сидел начальник Отдела изобретений.
Для этой встречи мы мобилизовали
– Легководолазный скафандр, – определил Смолин, бегло просмотрев первое описание. – Источник кислорода – бертолетова соль (Данил Данилович поднял брови). Представляет несомненный интерес (у меня ёкнуло сердце)… для моей бабушки…
Мы с Геной ошалело смотрели друг на друга.
– … Скафандр (теперь я слышал лишь отдельные слова)… натрия… интерес… бабушки…
– Скафандр… водорода… перевернётся?.. подумать…
– За конструкцию – единица с минусом, – определил Данил Данилович. – На уровне детского сада.
– Конструкцию можно изменить. Ты скажи: перевернётся?
– Надо подумать.
– Главное, с бабушкой всё в порядке.
Я чувствовал, что не выдержу и начну ругаться. Но меня опередил Гена.
– Может быть, вы будете настолько любезны, что скажете, при чём тут ваша бабушка? Кто и куда опрокинется?
Когда он говорит так вежливо, лучше с ним не связываться.
– Объясним, – весело согласился Смолин. – И докажем. Мы всё объясняем и доказываем. Верно, Данил Данилович?
– Разумеется, – буркнул тот. – Хотя не все и не всё понимают.
Скоро мы убедились, что «бабушка» капитана имеет к изобретениям прямое отношение. Проекты, которые представляли интерес для неё, не представляли интереса для Комитета по делам изобретений: в них не было ничего нового. Обычно новизну проверяют в специальных библиотеках, где собраны миллионы старых патентов. Однако у Смолина была поразительная память! Он помнил не только многие патенты, но даже их номера. Когда он вспоминал «бабушку», спорить с ним не имело смысла. Я не знаю ни одного случая, чтобы он ошибся.
Другим его любимым выражением было: «Опрокинется. Так он определял предложения нереальные, ошибочные и вообще плохие. При этом совершенно не имело значения, может ли предлагаемая вещь действительно „опрокинуться“. Например, как-то он убеждал связиста, что его новая азбука (вместо морзянки) „наверняка опрокинется“.
Смолин не был инженером и не всё мог доказать. Однако он обладал опытом и редким техническим чутьём. А умением доказывать в совершенстве владел Данил Данилович Глебов. Слушать его было истинным наслаждением. Он говорит, очень вежливо, всегда был готов помочь человеку недостаточно подготовленному, но всезнайства и полузнания не терпел.
– В семейный архив, – оказал Смолин, возвращая нам два предложения.
Почему-то меня это очень обидело, и едва мы вышли, я изорвал бумаги. До сих пор жалею: интересно было бы посмотреть
– Посылали? – спросил он, положив руку на последнюю нашу надежду – предложение с перекисью водорода.
Я взглянул на Гену, он чуть наклонил голову. Тогда я достал из внутреннего кармана старый ответ. Смолин взглянул и рассмеялся:
– Забавно! Давно не перечитывали?
Я сказал, что давно. С сорок четвёртого года. Зачем перечитывать, когда мы знали ответ наизусть?
– А подпись? Вот чудаки…
Не выпуская бумагу из рук, он показал мне подпись. Я прочёл: «Начальник отдела С. Смолин».
– Будут резать, – предположил Данил Данилович. – Изобретатели – народ кровожадный. Сам изобретатель, знаю.
Я сказал, что не будем. За давностью времени. Сказал и испугался: вдруг обидятся? Но нет.
– Кстати, сам я этим делом не занимался, – заметил Смолин. – Подписал как начальник отдела.
– Не читая? – поинтересовался Данил Данилович.
– Отчего же, читал. По-моему, убедительно. Авторы во всяком случае не возражали.
В то время авторы и не знали, что изобретатель имеет право возражать. Но сейчас это не имело значения. Мы принесли с собой журнал со статьёй о 80-процентной перекиси. Это было сильнее возражений.
Смолин пробежал глазами статью, отложил в сторону.
– Прикинем. Вес уменьшится раза в два – два с половиной. Габариты – раза в полтора. Можно будет обойтись без компрессоров. Пожалуй, стоящее дело. Теперь по твоей части, Данил Данилович. Глянь, можно сделать приличную конструкцию на перекиси. Без этой… – он поморщился, – кустарщины?
Глебов подумал, взялся за карандаш. Остановился, спросил коротко:
– Институт? Факультет? Курс?
Отложил карандаш в сторону.
– Нечего воспитывать бездельников! Студенты третьего курса механического факультета должны уметь проектировать. Когда нужно будет ругать очередную конструкцию, зовите меня. Договорились? – Он встал.
– Погоди, – остановил Смолин. – Конструкцию мы в конце концов отработаем, дело поправимое. Важно другое – перекись. Откуда её брать?
Мы молчали – это был самый острый вопрос. Пять лет назад все казалось ясным: перекись получают в парикмахерской или в аптеке. Но теперь ответить так можно было лишь в шутку. Чтобы предложенный нами аппарат стал широко применяться в водолазном деле, нужны десятки, даже сотни тонн перекиси. И не 33-процентной пергидроли, которую продают в аптеках, а настоящей, 80 – 90-процентной перекиси.
– Может, для опытов сойдёт пергидроль? – неуверенно спросил я.
– На первый случай, пожалуй, – кивнул Смолин. – Но этими опытами мы никого ни в чём не убедим. Эксперты, а это народ ехидный, сейчас же спросят: «Что, собственно, вы хотите доказать? Что перекись разлагается? Или что при этом выделяется кислород? Ах, какое открытие! Нет, вы нам покажите, что 80-процентную перекись можно хранить, что с ней безопасно работать…» Вот ведь они, черти, что скажут.
– Но разве нельзя достать восьмидесятипроцентную? – Гена показал на журнал.