Властелин рек

Иутин Виктор

Иван Бутурлин, верный соратник Хворостинина, год назад сокрушивший Филона Кмиту под Настасьино, тоже въехал на курган, остановился.

— Казаки на стругах следом плывут. Ермак, атаман их, Дубровно пожег полностью, как ты и велел! — доложил он. Хворостинин, щурясь, убрал от лица руку, кивнул. Из-под шлема по его челу градом тек пот.

— Ударим сейчас и через Шклов двинемся скорее на Могилев, как и условились. Прикажи отставшим, дабы подтянулись!

Войско выступило молниеносно, едва из Москвы пришел государев приказ — совершить набег на литовские земли в направлении Могилева. Было приказано идти налегке, без обозов и пушек. Это означало одно — деревни и небольшие города, что должны были

стоять на пути русского войска, подлежали разорению. Все это, согласно планам государя и его воевод, должно было задержать сборы Батория в новый (неизбежный) поход.

Хворостинин, руководивший походом, снова не стоял во главе полков — происхождение не позволяло. Вместо него первым воеводой назначили родовитого и молодого князя Михаила Катырева-Ростовского, но он, признавая военный талант героя битвы при Молодях, беспрекословно подчинялся ему. И сейчас, вместе с воеводой Романом Бутурлиным [5] , в составе основного войска переплывал Днепр и выстраивал переправившихся ратников для наступления…

Вскоре над посадом Орши уже заклубился черный дым. До Днепра глухо доносились звуки пищальных выстрелов. К пологому песчаному берегу одна за другой пристали струги. Волжские казаки спешно покидали судна и, раскинувшись широкой толпой, шли на обреченную Оршу. Голые по пояс или в широких цветастых рубахах, во многих местах порванных и не единожды залатанных, они походили на разбойников. Но сейчас, вслед за своим атаманом Ермаком Тимофеевичем, пришли они на государеву службу, дабы вдоволь поживиться в походах. Вот он идет впереди, невысокий, крепкий, с густой светлой бородой, русые брови нависли над маленькими, с легким прищуром, глазами — внешне атаман мало чем отличался от своих собратьев.

5

Вероятно, он приходился двоюродным братом упомянутому выше Ивану Бутурлину, сокрушившему отряд Филона Кмиты.

Архип в просторной холщовой рубахе с закатанными по локоть рукавами, примкнувший с другими ополченцами к казакам, выйдя из струга, отстоялся, омочил голову и лицо холодной днепровской водой. Медлил, хмуро глядя на бушующее пожарище, на казаков, что все ближе подбирались к стенам слабо оборонявшейся крепости, на которую уже закидывали крюки. Мелко перекрестившись, Архип бросился следом за всеми…

Орша была взята сходу и подверглась страшному разорению. Подвергнув огню посад и уничтожив крепость, русское войско двинулось на Шклов, успев покинуть Оршу до наступления темноты.

Струги медленно шли по реке, от воды, пахнущей тиной, тянуло прохладой. Берег уже было совсем не видать — поднялся густой туман.

Казаки гребли умело, ровно, словно гладили веслами воду. Архип сидел в одном из стругов, вполуха слушал очередную небылицу казака Матвея Мещеряка.

С ним первым Архип нашел общий язык, когда воеводы приказали пешим ополченцам, среди которых и был Архип, примкнуть к казакам, дабы они могли быстро передвигаться на стругах и таким образом не отставать от конницы. Казаки подчинились приказу, но холодно, порой даже враждебно встречали чужаков, подшучивали злостно над мужиками, смеялись. Но Архип, с седеющей окладистой бородой да с настоящей боевой саблей, не вызвал у попутчиков презрения, даже наоборот, знающие толк в оружии казаки поглядывали на его саблю в узорных ножнах, кивали друг другу, а один, с вечно смеющимися глазами и открытым молодым лицом, сплюнув в воду, спросил, сверкая белоснежными зубами:

— Откуда саблю спёр, отец?

— Под Казанью добыл в честном бою. Трофей, почитай! — нехотя ответил Архип, закипая. Ежели этот казачонок еще съязвит что-нибудь,

то придется хватать его за грудки и в воду бросать! А ссориться с казаками не хотелось. Но до этого не дошло. Услышав, что этот плечистый бородатый мужик когда-то бился под Казанью, казаки одобрительно загудели. Матвей Мещеряк, тот самый улыбчивый казачонок, позабыв про других прибывших с Архипом ополченцев, принялся с горящим взором расспрашивать о той давней, уже легендарной, войне, но Архипу совсем не хотелось ворошить прошлое, то славное время, от коего сейчас в его жизни уже ничего не осталось.

Когда смеркалось, войско остановилось и стало разбивать лагерь. Казацкие струги причаливали к берегу. Атаман Ермак, показавшийся Архипу очень отстраненным от всех казаков, что-то сказал своим есаулам, и те назначили своих дозорных, которые охраняли струги и уложенную в них различную справу. Также велено было каждому взять с собой заряженную пищаль и саблю. Мещеряк сам уложил весла, вынув их из уключин, спрятал топоры, сети, казакам, что были моложе его, велел достать снедь — кули с ячменем и бурдюки с квасом. Накинув на плечи с помощью кожаных ремней свои короткие пищали, прицепив к поясам сабли, казаки сошли на берег и начали разводить костры, чуть поодаль от остального государева войска.

Гомон, храп и ржание лошадей, смех, окрики слились в единый могучий звук. Хворостинин, спешившись, издали наблюдал за рассредоточивающимся вдоль берега войском. Прочие воеводы, участвующие в походе, стояли подле него.

— Завтра прибудем к Шклову, — молвил устало Хворостинин, по-прежнему не отводя взгляда от лагеря. — Оттуда до Могилева рукой подать. Настораживает, что до сих пор мы не встретили никакого сопротивления.

— Заманивают нас в ловушку? — предположил Катырев-Ростовский.

— Это может быть. У Могилева ждать, видимо, нам беды, — вздохнул долговязый Роман Бутурлин. — Все одно Передовой полк вести мне. Ежели что, станем отбиваться.

— Нет, нельзя вам вступать в бой. Ежели появится враг, тут же отводи людей! — повысив голос, велел Хворостинин и добавил уже тихо:

— Готовым надо быть ко всему. Отдыхайте, братцы. Завтра тяжелый день…

Русский лагерь был разношерстным. Казаки, иностранные наемники, служилые татары, стрельцы, дворяне — все они держались обособленно друг от друга, хотя в походе представляли единую силу. Архип и ополченцы сидели вместе с казаками у костров, варили в котлах каши и похлебки, делились друг с другом припасами. Архип стал угощать мужиков припасенными им сухарями. Казаки угостили его квасом. Прежде чем выпить, понюхал — не хмельное ли?

— Пей смело. Нам бражничать в походе запрещено, — угадал его мысли Мещеряк. Усмехнувшись, Архип отпил кислую влагу и передал сидящему рядом казаку. Другой, казак, что был напротив, увлеченно рассказывал:

— Бегу, стало быть, по полю! Гляжу! А они, татарва, за мной скачут!

— И чего? И чего? — нетерпеливо подгоняли его мужики. Ополченцы, хихикая, глядели на него с обожанием.

— О чем он? — спросил Архип у Мещеряка тихо — вещать казак начал, видимо, задолго до того, как Архип присел к костру.

— А, — небрежно махнул рукой ухмыляющийся Мещеряк, — Гришка Ясырь по десятому кругу сказывает, как бежал из татарского плена!

Архип почувствовал, как его вмиг окунуло в пучину воспоминаний — он в Новгороде, живет у кузнеца Кузьмы, и они принимают дома беженцев из татарского плена. И Белянка, еще девочка, тонкая, как осина, стоит на пороге их избы и лишь свои глубокие огромные глаза вскидывает робко на хозяев, задерживая любопытный взор на Архипе… Душу словно огнем опалило, и Архип мотнул головой, вдохнул поглубже, отвернулся. Мещеряк, кратко взглянув на него, заметил печать тоски на лице Архипа, но расспрашивать его ни о чем не стал.