Властелин суда
Шрифт:
— Но теперь так не считаете?
— Тот, кто влез ко мне, что-то искал, искал определенную вещь. Присланную мне по почте — и прислал ее мне ваш брат.
Потянувшись за портфелем, он вынул из него конверт и вручил его ей.
Она поглядела на конверт.
— Это почерк Джо, — подтвердила она. Вскрыв конверт, она вытащила бумаги и несколько минут изучала их. Когда она подняла глаза на Слоуна, брови ее были нахмурены.
— Документы об усыновлении?
— Документы на право считать себя свободным. Ваш брат нашел их. Не я. До получения этого конверта я
— Не имели понятия?
Это было потрясающим открытием, а кроме того, анализируя чувства, которые он никогда не смел анализировать из страха найти ответ, Слоун понял, что, прочитав бумаги, он ощутил не боль и не гнев. Он ощутил облегчение. Он не помнил, чтобы когда-нибудь плакал о погибших родителях, мечтал о ласковом касании их рук, скучал без их указки или утешения, и это рождало в нем чувство вины. Почему он ничего не испытывал к людям, которых должен был бы инстинктивно любить? Принесенное конвертом открытие снимало с его плеч груз вины, наваливая, правда, на него груз еще больший. Он с новой силой чувствовал себя теперь кораблем, оставшимся без руля в бушующем море.
Он указал на бумаги в руке Эйлин.
— Эдит и Эрнест Слоун, которых я считал своими родителями, погибли в автокатастрофе, когда мне было шесть лет.
Эйлин Блер листала подшивку.
— Но ведь это бумаги об усыновлении?
— Я так и подумал.
Она перестала листать странички и подняла на него глаза.
— Джо ошибся?
— Здесь вложены бумаги из больницы Святого Андрея в Глендейле, Калифорния. Я попросил филиал моей фирмы в Лос-Анджелесе добыть для меня эти бумаги. Указанную здесь женщину, ту, что, по всем документам, отдала меня на усыновление, звали Дайана О' Лири. Восемнадцать лет. Не замужем. Проживала с очень религиозными теткой и дядей.
— Господи! — воскликнула Блер.
Она дошла до документов из архивов «Лос-Анджелес таймс». Дайана О'Лири не выписывалась из больницы с младенцем и не отдавала его на усыновление.
— Она задушила собственного сына! — ахнула потрясенная Блер.
— Районный прокурор ей не сочувствовал, и она получила пятнадцать лет за убийство второй степени. А выйдя на свободу, она умерла, превысив дозу выписанного ей болеутоляющего.
Блер вопросительно взглянула на него.
— Но если эта женщина не отдавала ребенка на усыновление, значит, бумаги не имеют никакого смысла.
— Нет, имеют.
Лицо ее выразило недоумение.
— Кто-то подделал бумаги с тем, чтобы казалось, будто Эдит и Эрнест Слоуны усыновили ребенка и назвали его Дэвидом.
— Кто это сделал?
— Единственное логичное предположение, что это был ваш брат.
Ее рука с бумагами опустилась.
— Джо? Зачем бы понадобилось ему подделывать бумаги?
— Опять же, в точности сказать не могу, но единственное логичное объяснение, которое приходит мне в голову, Эйлин, это чтобы спрятать меня, скрыть, кто я на самом деле.
Она подалась вперед.
— Почему вы так думаете?
Он отнял у нее бумаги, перелистав,
— Потому что Эдит и Эрнест Слоуны, Эйлин, мальчика действительно усыновили. — Бумага, которую он отдал ей, была свидетельством о смерти. — Но Дэвид Аллен Слоун, семи лет от роду, погиб в автокатастрофе вместе с ними.
49
Эксетер выпустил свою погремушку и встал, приветствуя вошедшего в кабинет Медсена. Тот почесал ему макушку и позвонил секретарю, чтобы разрешила войти посетителю.
— Извините, что беспокою вас, — сказал Риверс Джонс еще в дверях, входя в кабинет. Его походка стала заметно энергичнее. — Но вы сказали, что желаете получать полную информацию о ходе расследования по делу Браника. А мы столкнулись с проблемой.
Медсен, не переставая почесывать голову собаке и скармливать ей сухарик, поднял бровь.
— Мы проанализировали записи телефонных разговоров Браника за последние шесть месяцев. Один телефонный номер в них повторяется. — Джонс обогнул кресло так, словно дистанция была способна смягчить удар, который он, несомненно, нанесет своей информацией. — Это номер телефона в Мак-Лине. Звонки туда шли постоянно, в любое время дня и ночи. Иногда следовали один за другим. В последний день звонили несколько раз.
— Женщина, — предположил Медсен, все еще почесывая голову собаки.
Джонс наклонился вперед.
— Эскорт-леди, сэр.
Медсен поднял глаза.
— Проститутка.
Джонс кашлянул.
— Можно и так сказать.
— Занимается сексом с мужчинами за деньги?
— Да.
— Проститутка...
Поставив свой портфель на кресло, Джонс вынул из него листок бумаги в целлофановой обложке и протянул его Медсену.
— И вот что мы обнаружили.
Щелчком пальцев приказав Эксетеру отправляться обратно к своей погремушке, Медсен сделал шаг и взял документ. Он нацепил на нос бифокальные очки для чтения.
— Где? — спросил он, опуская страницу.
— В его портфеле.
— Кому еще это известно?
— Трудно сказать. Портфель находился в его кабинете, когда мы вошли туда, чтобы... чтобы все проверить. До тех пор кабинет был опечатан, так что, может быть, никому больше это и неизвестно, но уверенным быть не могу.
— Можете.
Джонс кивнул и забрал бумагу. Над их головами жужжал кондиционер.
— Простите мне мои слова, генерал, но, мне кажется, вы не удивлены.
Медсен ухмыльнулся.
— Мало что в людях и людских характерах способно меня теперь удивить, Риверс. Всю жизнь я наблюдаю и оцениваю людей. Что, к несчастью, превратило меня в циника. Чрезвычайно редко люди таковы, какими хотят казаться. Знакомя вас с этим делом, я сказал, что подозреваю худшее. Уверен, что, в частности, и поэтому президент выразил желание проявлять тут деликатность.
Повернувшись, Медсен обогнул стол и опять встал за ним.
— Что вы намерены делать?
Секунду Джонс собирался с мыслями: