Властитель душ
Шрифт:
Даниэль находился в том возрасте, когда человек неизбежно женственен и податлив, когда незрелый ум ищет руководства и готов чтить и слушаться не важно кого — друга, учителя, возлюбленную.
Только родители не имеют власти над душой подростка. Слова Сильви, ее привычки, неизменное достоинство стали для Даниэля образцом, а сама она кумиром, утолявшим юную жажду преданности и обожания.
Клод? Но ведь Клод походила на мать, поэтому Даниэль, не изменяя себе, не кривя душой, утверждал, что искренне любит Клод. Однако на мир старался смотреть глазами Сильви, жить согласно с ее строгими моральными принципами. Насилия над собой он не совершал, давно
Книги, полученные от Сильви, он прятал в чемодан, где лежали портреты: ее и Клод.
Даниэль подошел к дому: окна темные, дверь заперта. Он позвонил. Три года он не приезжал в «Каравеллу». Он не узнал слугу, который открыл ему дверь, не узнал и краснолицего толстяка с большим носом, который явился следом.
— Мсье Даниэль! Вы уж нас простите, мы не слышали, как вы подъехали!.. Вы, наверное, оставили машину внизу?
— Так и есть, мы ехали с другом, он спешил, и я поднялся пешком.
— Мсье Даниэль расположится в своей комнате?
— Да. Но мне кажется, три года назад я не видел вас в «Каравелле».
— Я в «Каравелле» год. Доктор Асфар хорошо меня знает и согласился назначить сюда управляющим, сделал доверенным лицом. Меня зовут Ангел Мартинелли. Я долго был метрдотелем в местной гостинице, потом со мной случилось несчастье, и я обратился за помощью к вашему доброму отцу, мсье Даниэль.
Ангел проводил Даниэля в его комнату и спросил:
— Не нужно ли вам чего, мсье Даниэль? Что-нибудь принести?
— Спасибо, всего достаточно, — отозвался Даниэль.
Отворил окно и прислушался, улавливая знакомые звуки, что всегда встречали его на каникулах в «Каравелле», — шум моря и дальние гудки поездов.
Первая неделя прошла счастливо и спокойно. Даниэль купался и загорал на их собственном небольшом пляже, в глубине парка. Иногда брал с собой завтрак и ел, лежа на солнышке, теплом и ярком. Строил из камешков замки, открывал книгу, но сейчас же шел плавать, а потом чувствовал, что засыпает на середине страницы. Ближе к вечеру отправлялся в долгий путь по дальним полям, гулял один, с собаками, простодушно гордясь одиночеством, с пренебрежением поглядывая на автомобили и попадающихся навстречу женщин. После обеда закрывался в комнате и писал письма Клод и Сильви.
На следующей неделе погода испортилась. Первый дождливый день Даниэль провел в Ницце, завтракал в маленькой английской кондитерской, где пряно пахло имбирем и хорошим черным чаем, вернулся ночью и в комнате наедине со своими книгами почувствовал себя счастливым. На следующий день снова лил дождь. Время, казалось Даниэлю, тянулось бесконечно. Все вокруг померкло, потускнело из-за дождя, так дурнеет женщина, поплакав. Настал следующий день, и опять лил дождь, в просторных комнатах «Каравеллы» стало сыро и зябко. Накануне Даниэль подхватил насморк, теперь его немного знобило. Вторую половину дня он провел у окна, меланхолично поглядывая на серое небо и сосны, которые трепал ветер. Сумрачный день навевал тоску и раздражение. В пять часов к нему в дверь постучался Ангел.
— Прошу прощения, мсье Даниэль, — заговорил он, причем взгляд черных проницательных глаз прятался под густыми ресницами, — мне подумалось, вам будет лучше внизу. У вас
Даниэль взял книгу и пошел вниз. Библиотека была на редкость уютной, когда-то у Сильви здесь была гостиная, потом сюда перенесли книги. Стены спокойного нежно-зеленого цвета. На столике у камина — чай с пирожными, украшенными белым воздушным кремом и каштанами. В камине посвистывал и потрескивал огонь.
— Большое вам спасибо, Ангел, — поблагодарил Даниэль.
Он взглянул на управляющего и улыбнулся ему. Бывший метрдотель поглядывал на Даниэля робко, внимательно, чуть ли не с нежностью.
— Могу я налить мсье чаю?
— Я не хотел бы доставлять вам столько хлопот.
— Какие хлопоты, мсье Даниэль! Я рад услужить сыну доктора, который был так добр ко мне. Признаюсь, вы напоминаете мне моего сына в юности, и я с радостью сделаю для вас все.
— Так вы женаты, Ангел?
— Вдовец. Бедная моя жена давно умерла, оставив мне сына.
— И… где же он теперь?
— Я давно с ним не виделся.
— Он уехал из Франции?
— Нет, не уехал, — с горечью ответил Ангел. — Напротив, довольно часто приезжает играть в Монте-Карло и останавливается в гостинице, где я когда-то служил. Он разбогател, в этом все дело. Когда ему было столько лет, сколько вам, мсье Даниэль, я хотел, чтобы он стал поваром, ремесло-то хорошее, но не для слабых легких, какие у него были после болезни. Тогда отец мсье Даниэля лечил моего сына и, надо признать, сотворил истинное чудо. В общем, я побоялся ставить сына к плите в подвальном этаже, где обычно бывают кухни. Ничего хорошего из этого не вышло бы. Я послал его учиться. Нашел хорошее место на обувной фабрике в Лилле. И знаете, что он сотворил? Сделал ребенка дочке владельца фабрики и женился на ней! На дочке самого крупного промышленника в Лилле! Я плакал от радости, мсье Даниэль. Но Господь меня покарал за то, что я радовался горю оскорбленного отца, хотя сам был отцом. Как только мой мальчик попал в богатый дом, он стал меня стыдиться. Я открыл дансинг в Ницце, потратил все сбережения и прогорел. Теперь он не надеется получить от меня наследство, а я не надеюсь, что он придет на мои похороны. Однако простите. Я наскучил вам, огорчил мсье Даниэля. Вон как огонь хорошо разгорелся. И чай еще не остыл.
Ангел медленно направился к двери. Уже взялся за ручку и вдруг спросил:
— Может, мсье Даниэль устал читать и хочет послушать музыку? Здесь есть проигрыватель и хорошие пластинки.
— Спасибо. Послушаю с удовольствием.
Ангел отправился за проигрывателем.
— Три года назад, мсье Даниэль, здесь не было и проигрывателя, не так ли?
— Проигрывателя? Нет, я его не видел.
— Это проигрыватель мсье Вардеса, он уехал месяц назад и оставил его.
— Как? Вардеса? Несчастного сумасшедшего? Он, что же… содержался здесь?
— Да, мсье Даниэль.
Ангел взял коробку с пластинками и открыл перед Даниэлем. Даниэль смотрел на пластинки, не прикасаясь к ним. Филипп Вардес — отец Клод. Он был мужем…
Даниэлем вдруг овладело нестерпимое, мучительное любопытство.
— Вардес, он какой? Старый? Больной?
— Старый? Смотря что мсье Даниэль понимает под старостью. Ему лет пятьдесят, не больше. Больной? Нельзя сказать, что Вардес совсем больной.