Властитель
Шрифт:
Все вновь повторилось; я ощутил сыпавшиеся на меня удары, которыми ретивый дылда, бросивший курить, решил помочь чистоте совершенной пытки. И тут сомнения стали зарождаться в моей пламенеющей болью голове.
Я помнил, мы наблюдали ретивую готовность захваченных травой живых тварей, не щадя жизни и сил, нести охрану своего растительного хозяина, дабы ни одна жалкая былинка не могла быть повреждена. Охрана осуществлялась как с воздуха птицами и другими летающими тварями, так и на суше всеми бегающими и прыгающими организмами. Если погибала трава – мы как-то бросили напалмовую гранату, –
Я же, даже взорванный изнутри, мог видеть катавшегося по траве толстяка, даже слышать его повизгивания, даже ухитрился, лягнув по колену, вновь сбить с ног киборга…
Шатаясь, я поднялся вместе с роботом, которого, в своем полубеспамятстве, достаточно сильно повредил. И скорее машины нашел в себе силы сопротивляться; отбросив коротким ударом в челюсть длинного бандита, я обрушил град ударов на своего основного противника, все время ощущая раздирающий меня изнутри пламень, который – я уже знал это – должен вот-вот меня сжечь, испепелить, уничтожить!.. Но концовка оттягивалась, и толстяк на то и был здесь главарем, что обладал более быстрым умом, который помог ему понять еще скорее меня, занятого разборкой; не так на меня действует трава, как должно… И он уже убегал к неприметной двери, а я, отбросив изломанного киборга, а вслед за ним, ударом в нос, длинного убийцу, бежал вслед за его семенящими ножками. И догнал бы, ежели бы тот сам не остановился…
Толстяк, не глядя на меня, бросил что-то маленькое, словно камешек, и следил за полетом снарядика, больше не обращая внимания па окружающее. И меня в том числе. Камешек упал па огороженный газон, и ослепительная вспышка третий раз за эти полдня лишили меня сознания.
На этот раз все пошло как-то бодрее; не было остаточного дурмана наркотика, а главное – приливная цунами нестерпимой нервной боли, отхлынув, бесследно исчезла, обнажив твердую материальную основу – подчиняющуюся только внутренним указаниям механику моего организма.
Толстяка не было; была приоткрытая дверь, молчаливо сообщившая мне о побеге, причем только одного бандита: сила взрыва была достаточно велика, чтобы уничтожить маленькое поле со страшным растительным мутантом, киборга, разложившего словно консервным ножом распахнутую жестяную грудь и человека, который уже никогда не сможет вознести так высоко свою голову – ее оторвало взрывом.
Однако цель побоища достигнута не была, о чем толстяк скорее всего так и не узнал: никому не мог прийти в голову спасительный для меня вариант, так как с распылением травки, как я уже вспоминал, неизбежно погибает партнер этого принудительного симбиоза.
Но я был жив. Без сомнения.
Шатаясь, моргая и безуспешно пытаясь содрать подсохшую корку крови с правого глаза – бровь была глубоко рассечена пудовыми кулаками киборга, – я выбрался из зала. И сразу попал в эдем. Ибо после пережитого кошмара лес, каким я его застал, был живым, богатым, полным птиц. Попадались иволги, скворцы, синицы; пролетела ворона, пыхтя крыльями: хшу, хшу, хшу; белки с темно-красочными пушистыми хвостами с треском
Обняв ближайшее дерево, я стоял некоторое время больше ошеломленный переходом от ада к раю, а затем вошел в лес. И когда перешел из подлеска на только бурыми иглами выстланные бугры под могучими соснами, я услышал сначала однообразно вплетающийся в лесной шум, но затем диссонансом заявляющий о себе гул человеческого праздника.
Дальше я брел, ориентируясь на усиливающийся звон литавр, резкую мелодию труб и пронзительную – флейт. И наконец, когда праздник словно бы объял меня, шагнул, так же, как недавно из места пыток, – в лес, прямо в бурно веселящуюся толпу карнавала, тесно заполнившего лесную дорогу.
Пожалуй, мой вид никого не испугал. Более того, эти полуголые, в каких-то тростниковых юбочках мужчины и женщины, выделывающие на ходу беспорядочные па своего танца, видимо, решили, что я – необходимый по сценарию атрибут действия. На каждой моей руке повисли какие-то дивы, мужчины устрашающе размахивали мечами, отчего я очень быстро остался без костюма, мгновенно замененного юбкой, как у всех. Мои бугристые формы, превосходящие размерами достоинства любого местного самца, привели всех в неописуемый восторг и, видать, убедили их в моем лесном происхождении.
В какой-то момент, оглянувшись, я увидел за спиной хобот слона, тут же доброжелательно положенный мне на плечо, а в беседке на спине кто-то мелькнул смутно знакомый – я не разобрал.
Сочтя за лучшее, смешавшись с процессией этих сумасшедших, выбраться естественным путем, я еще раз огляделся и тут же заплясал вместе со всеми.
Как мне показалось, участвовав в походе двести-триста человек и десяток слонов, везущих в беседках на спине музыкантов и важных лиц.
Скоро лес поредел, проплешины сменились полянами, и мы вышли на большое, мелкой травой поросшее поле не менее трехсот метров в диаметре. Почти в середине стоял большой храм в древневосточном стиле – изогнутые крыши пагод, резные фонари…
Повсюду перед храмом были приготовлены дрова для костров, сложенные в одинаковые пирамиды. Слоны встали в шеренгу перед храмом, потом – на колени, и те, кто ехал, благополучно сошли на землю. На одном из слонов, оказывается, ехала Катенька Малинина и с ней – я уже не хотел ничему удивляться – Мираб Мамедов, Вселенский Мэг. И оба – я видел – сразу выхватили меня взглядом из толпы. Причем Мамедов был искрение и неприятно поражен, а Катенька взмахнула рукой, подзывая меня, и что-то крикнула, неслышное в общем оре.
Я пробрался к ней. Мамедов успел испариться.
– Как хорошо! – крикнула Катенька мне в ухо. – Хорошо, что ты пришел. Все начнется часа через два, сейчас будет просто представление актеров.
Смысл последующих сценок, разыгрываемых перед нами, до меня не дошел, но зрители, мне кажется, не более понятливые, чем я, воодушевлено подыгрывали, всячески поощряя скорее всего любительскую игру па поле.
– Где это мы? – прокричал я в маленькое розовое ухо Катенъки.
Она посмотрела на меня удивленно: