Влечение
Шрифт:
Роб весь обратился в слух.
— Нормальная жизнь, — резюмировал он по окончании ее рассказа.
— Да. Я бы сказала — безопасная. Без приключений.
— Для тех, кто хочет избежать опасности, приключения таят угрозу. Обычный выходной становится событием, особенно если ты под кайфом. Мы с Дэном постоянно меняли бары.
— Ты не чувствовал себя в безопасности?
Он ощетинился.
— Не помню.
«Или не скажу», — отметила она.
Разговор завершился заполночь, точнее в час ночи. Рождество осталось в прошлом.
— Пойду, пожалуй, — нехотя сказал Роб.
Не глядя на
— Можешь остаться на ночь. В комнате моей дочери. (Только не в спальне Дэнни.)
Роб лежал на спине на кровати Бетт. В горле пересохло: он слишком много говорил. Уж и не припомнить, когда он столько молол языком. Ему понравилась манера Джесс слушать, не переводя разговор на себя. Она не нуждалась в самоутверждении, как девушки его возраста, — просто была собой. Ее сочувствие было искренним, но сдержанным. Она не играла в «видишь-как-мне-тебя-жалко».
Грязь на кухне действовала ему на нервы, потому что вызывала непрошеные ассоциации. Так что его первым побуждением было убраться. Позднее он понял, что беспорядок вовсе не в духе Джесс и говорит лишь о силе ее страдания, причиной которого послужил он сам. Никакая хлорка не поможет.
У Джесс были красноватые руки с коротко подстриженными ногтями. Волосы того же цвета, что у Дэнни. Выразительные темные брови придавали женщине строгий вид.
В комнате ее дочери были розовато-кремовые занавески. На стене — аккуратно расположенные фотографии в рамках. На этажерке у окна — коллекция фарфоровых зверюшек. На кровати — покрывало в розовую и кремовую полоску.
В этой утонченной обстановке Роб показался себе захватчиком — потным и грубым. Он выругался про себя и, перевернувшись на живот, зарылся лицом в подушку. Сон никак не шел. Дом был полон воспоминаний и чувств. Роб казался себе диким зверем; чувство вины следовало по пятам.
Он очень осторожно постучался в дверь ее спальни.
— Что тебе нужно?
Джесс была еще в постели. Сквозь задернутые шторы в комнату сочился слабый утренний свет. Она села на кровати и натянула одеяло до подбородка.
— Я подумал, может, вам хочется чаю.
Он поставил чашку на тумбочку и собрался уходить.
— Спасибо. Который час?
Он сказал ей время.
— Мне выметаться?
Он спрашивает только для проформы, догадалась Джесс. Уверен в положительном ответе.
— Можешь остаться, если хочешь.
— Ага. То есть да.
Попозже, когда немного потеплело, они выехали за город. Оставив машину на обочине, поднялись по покатому склону холма. С голой вершины были хорошо видны поля, переходившие в болото, и нескончаемая вереница невысоких холмов, усыпанных небольшими коттеджами. Джесс шла быстрым размашистым шагом, подставляя лицо ветру. Деревня была слишком далеко, чтобы можно было различать людей. Редкие автомобили на ленточках огороженных дорог казались крохотными движущимися точками. Джесс представила себе, что они с Робом единственные, кто не спит в сонном царстве.
— Я люблю эти места. Часто приезжала сюда с Бетт и Дэнни, когда они были маленькими.
— Им тоже нравилось?
Рослый и длинноногий, Роб зябко ссутулил плечи под короткой кожаной
Джесс усмехнулась.
— Не очень. Только и делали, что хныкали.
— А ваш муж?
Коротышка с волосами песочного цвета, которого он видел в больничном коридоре…
— Он редко бывал дома. Как все мужчины.
— Вы не очень-то любите мужчин?
— Нет, почему же.
Они прошли молча несколько сотен ярдов. С холма спустилась овечья отара.
— Мой отец был алкоголиком, — сказал Роб.
Из-за сильного порыва ветра Джесс не расслышала.
— Кем-кем?
— Горьким пьяницей.
Роб никогда без особой нужды не возвращался в прошлое. Иногда оно само являлось к нему — звуками, ядовитыми испарениями. Иногда было достаточно слабого запаха в баре, чтобы перед ним вставал отец — верзила с увесистыми кулачищами и пустыми глазами; от него за версту разило виски и пивом. Иногда причиной воспоминания служили звуки — спутники применения грубой силы: например, разбитый стакан или тарелка, как накануне у Джесс. В такие минуты у Роба начинались слуховые галлюцинации: в ушах начинал звучать умоляющий голос матери: «Нет, Томми, пожалуйста, только не сейчас!» За этим следовала звонкая затрещина, еще одна, потом приглушенная ругань, новая мольба и грохот опрокинутой мебели или падения человека.
Роб с головой укрывался одеялом; в нем боролись, раздирая его на части, страх и уверенность в том, что нужно вступиться за мать.
Но отец мог быть совсем другим: неуклюжим великаном, который обожал играть в карты и терпеливо обучал сына премудростям игры в вист и рамми. Они играли втроем, сидя за кухонным столом и не включая телевизора. Но потом наступала ночь, когда Роб просыпался от воплей и звона разбиваемого стекла.
— Твоя мать развелась с ним? — осторожно поинтересовалась Джесс.
— Не совсем. — И тихо добавил: — Я не такой, как он.
— Знаю.
Солнце клонилось на запад. Белое зимнее небо постепенно зеленело; потом на нем появилось слабое подобие румянца. Роб и Джесс спустились с вершины и вошли под сень деревьев. Оказалось, что внизу уже прилично стемнело. На подходе к автомобилю Джесс вспомнила свою вчерашнюю прогулку, когда темнота окраины властно поманила ее к себе — подальше от желтых рождественских окон. Хорошо, что с ней Роб. То, что она узнала о его детских годах, многое прояснило. Им лучше быть вдвоем, чем дать горю по одиночке расправиться с обоими. Она взяла его под руку. Он укоротил шаг, чтобы идти в ногу.
Бар в ближайшей деревне сверкал огнями.
— Как раз открывают, — заметила Джесс. — Можно зайти выпить.
Все лучше, чем возвращаться в пустой дом.
Посетителей почти не было, но ярко пылали дрова в камине. Музыканты еще не начали выдувать из своих труб дьявольскую какофонию звуков. Всюду блестела мишура, а над камином красовался транспарант: «Джек с Эйлин желают своим друзьям счастливого Рождества и процветания в новом году!»
Джесс с Робом взяли полторы пинты пива и устроились в уголке. Простота и безыскусность обстановки напомнили им, что они — не единственные люди на земле. И они стали с особой отчетливостью воспринимать посылаемые друг другу сигналы.