Влюбленная американка
Шрифт:
Фридрих понял молчание молодой девушки.
— Мой господин погиб, тогда и мне незачем жить на свете, — спокойно и решительно произнес он. — Я знал, что не увижу его больше, когда прощался с ним, я все равно не мог бы жить без него.
Раненый снова закрыл глаза и лежал неподвижно, как раньше. Доктор подошел к Джен, склонился над нею и тихо прошептал:
— Я могу успокоить вас только тем, что неизбежное совершится почти без страданий. Если вы хотите сообщить ему что-нибудь, поторопитесь!
Беренд ушел к другим раненым. Жестом руки Джен попросила и Аткинса удалиться. Теперь брат и сестра остались одни.
Молодая
— Фриц! — тихо прошептала она.
Раненый открыл глаза. На лице его появилось удивленное и довольное выражение; по-видимому, это имя, которое Джен так боялась услышать из уст Вальтера, напомнило ему о чем-то хорошем.
Молодая девушка еще ниже наклонилась к Фридриху и, нежно взяв его за руки, произнесла:
— Вы рассказывали мне в парке о своей юности. Вы совершенно не помните ваших родителей?
Фридрих покачал головой:
— Очень мало. В моей памяти остался большой пароход, я шел туда с отцом, чтобы уплыть в Америку. Вдруг отец выпустил мою руку и послал к матери, которая была впереди. Затем вдруг отец и мать исчезли; я стоял один на какой-то узкой улице, наполненной чужими людьми. Я, должно быть, сильно кричал, плакал и успокоился лишь тогда, когда старый Эрдман взял меня на руки и отнес к своей жене. Вот все, что я помню о своих родителях.
— И вы никогда больше не слыхали о них?
— Никогда! Они, верно, умерли в Америке или забыли меня. Мною никогда никто не интересовался, за исключением моего господина.
Джен крепче сжала руки Фридриха и возразила:
— Нет, Фриц, ваши родители не забыли вас; они тщетно разыскивали вас и были страшно огорчены, что никак не могут найти. Они готовы были отдать все свое богатство, лишиться всего, что имели, лишь бы увидеть вас, но вы точно в воду канули.
Фридрих разволновался. Он сделал попытку приподняться.
— Вы, может быть, знали моих родителей, мисс? — спросил он. — Может быть, вы встречались с ними в Америке?
— Они умерли! — грустно ответила Джен. Голова Фридриха устало опустилась на подушки.
— Я так и думал! — прошептал он.
Джен склонилась так близко к лицу раненого, что он чувствовал ее дыхание на своих щеках, и прошептала:
— Фриц, когда ваша мать шла на пароход, она была не одна: у нее на руках был ребенок. Вы помните этого ребенка?
Слабая улыбка промелькнула на губах Фридриха.
— Да, это была моя маленькая сестричка, наша Иоганночка. Ей, кажется, было всего несколько месяцев, но я уже успел полюбить ее.
— А эту сестру... — Джен остановилась, так как ее голос прерывался от сдерживаемых слез, — а эту сестру вы хотели бы видеть? Показать тебе ее?
Фридрих ждал с напряженным вниманием. Глаза и голос молодой девушки выдавали
— Мисс... вы...
— Фриц, брат мой! — страстно воскликнула Джен и опустилась на колени, не обращая внимания на свою рану, не чувствуя боли.
Впечатление, которое ее признание произвело на Фридриха, не соответствовало тому, что ожидала девушка. Она боялась волнения Фридриха, а он лежал спокойно, и его глаза как-то странно смотрели на Джен; он тихо высвободил свою руку из ее рук и отвернул голову.
— Фриц, — испуганно воскликнула Джен, — ты не рад видеть свою сестру? Или ты, может быть, не веришь моим словам?
Горькое выражение промелькнуло на лице больного.
— Нет, это — не то, — ответил он, — я только думаю, как хорошо, что я теперь умираю. Вы, наверное, стыдились бы потом, что у вас такой брат.
Джен побледнела; упрек Фридриха был справедлив. Если бы в тот день, когда она приехала к Стефанам, ей пришлось назвать братом слугу Фернова, она сгорела бы от стыда! Сколько понадобилось страданий, какую страшную жертву нужно было принести, чтобы вырвать из ее сердца чувство высокомерия и очистить место для другого, более высокого, более благородного чувства, которое теперь всецело овладело ею. Джен не только знала, всею душою чувствовала, что перед нею лежит ее родной брат, единственное существо, носящее ее фамилию, связанное с нею священными узами семьи. Она получила возмездие за свою аристократическую гордость, которая часто оскорбляла людей, стоявших ниже ее по общественному положению. Даже ее брат, очевидно, вспомнил высокомерие девушки и робко отстранился от ее нежных излияний.
Фридрих ложно истолковал молчание сестры и не понял чувств, отразившихся на ее лице.
— Да, да, так оно и было бы, — продолжал он спокойно, безо всякой горечи. — Вы никогда не были расположены ко мне. Помните, в день вашего приезда я так старался приготовить вам красивый букет и убрать гирляндами квартиру доктора Стефана, а вы гордо прошли мимо и не пожелали взять ни одного цветочка из моих рук. Никто за всю мою жизнь не причинил мне такой обиды, как вы тогда.
Фридрих замолчал; но его простые слова произвели такое действие на молодую девушку, какого он никак не мог ожидать. Горячий поток слез полился из глаз Джен, и, чтобы заглушить рыдания, она должна была спрятать лицо в подушки Фридриха. Этот громкий, душу раздирающий плач окончательно сломил холодное высокомерие, с которым Джен смотрела на всех, кто не был равен ей по развитию и занимаемому положению. В этом плаче растворилась мужская твердость ее характера, воспитанная отцом. Молодая девушка плакала теперь, как плачет женщина в безутешном горе, в порыве полного отчаяния. Джен Форест не умела гнуться, но переполнившаяся чаша страданий сломила ее.
Эти слезы, чуть не первые, которые так горячо проливала Джен, нашли отклик в сердце ее брата и победили его робость в отношении высокомерной «мисс». Он видел теперь, что сестра не стыдится его, что он глубоко оскорбил ее своим подозрением. Собрав последние силы, он снова повернулся к ней.
— Иоганночка, — тихо сказал он, и это старое любимое имя полуробко-полунежно сорвалось с его уст. — Не сердись на меня, дорогая! Все вышло хорошо; я спас тебя!
Он протянул руки — брат и сестра поцеловались в первый и последний раз.