Влюбленная Пион

Си Лиза

Изгнание...

Я не знала, куда мне податься, и обогнула озеро, что­бы приблизиться к усадьбе семьи Чэнь. Дом, к моему удивлению, выглядел еще красивее, чем раньше. Бао купил для всех комнат новую мебель, фарфор и фигур­ки из нефрита. На стенах блестели новые шелковые гобелены. Все это выглядело великолепно, но в доме ца­рила зловещая тишина. Теперь здесь жило намного мень­ше пальцев. Отец по-прежнему находился в столице. Два его брата умерли. Наложницы дедушки последова­ли за ними. Ракита, Лотос и некоторые другие мои сес­тры вышли замуж. Число обитателей усадьбы Чэнь уменьшилось, и потому многих слуг рассчитали. Усадь­ба и сад кричали о красоте, изобилии и богатстве, но в них не слышалось детских голосов, радости

и ожида­ния чудесных событий.

В печальной тишине раздались знакомые звуки цит­ры. Оказалось, Орхидея, которой уже исполнилось че­тырнадцать лет, играла для моей матери и теть в зале Цветущего Лотоса. Она была хорошенькой, и, взглянув на ее превосходно забинтованные ступни, я ощутила прилив гордости. Рядом с ней сидела моя мать. Прошло всего девять лет, но ее волосы поседели, а в глазах посе­лилась глубокая скорбь. Когда я поцеловала ее, она вздрогнула, и замки, спрятанные в складках ее платья, зазвенели.

Лицо жены Бао сжалось от горя. Она была бесплодна. Бао не продал ее, но взял двух наложниц. Они тоже были бесплодны. Три женщины сидели вместе. Они не ссори­лись, вместе оплакивая то, чего они были лишены. Я не видела Бао, но должна была признать, что, возможно, я в нем ошиблась. Он имел полное право продать этих жен­щин, но не сделал этого. Все эти годы я представляла - или даже хотела этого? — как усыновленный моим отцом чужак разорит семью своими глупыми приказами, увле­чением азартными играми и опиумом. Я воображала, что владения уменьшаются в размерах и Бао распродает биб­лиотеку моего отца, чай, камни, древности и коллекции благовоний. Но он, напротив, купил много новых вещей и обогатил коллекции. Он даже приобрел книги взамен тех, что сожгла моя мать. Мне было неприятно признавать это, но, видимо, он нашел мои стихи, когда читал книгу о строительстве дамбы. Но зачем он их продал? Они не нуждались в деньгах.

Я прошла в зал с поминальными дощечками. Портреты бабушки и дедушки по-прежнему висели над алтарем. Я была призраком, но поклонилась им, а затем и другим моим предкам. После этого я направилась в кла­довую, где была спрятана моя дощечка. Острый угол не давал мне войти внутрь, но я видела ее пыльный край на полке, усеянной пометом крыс и мышей. Мама продол­жала оплакивать меня, но остальные родственники совершенно обо мне позабыли. Я не желала им ничего дур­ного, но здесь мне было нечего делать.

Изгнание...

Мне нужно было куда-то идти. Раньше мне приходилось бывать только в деревне Гудан — во время празд­ника Голодных Духов. Семья Цянь кормила меня два года. Может, там мне найдется место?

Когда на землю опустилась ночь, я опять отправи­лась в путь. Рядом со мной летали светлячки, освещая мне дорогу. Путь был неблизкий, и меня толкал вперед не голод, а нежелание оставаться одной. Я поранила ступни, мои ноги болели, а глаза обжигал занявшийся рассвет. Я подошла к дому Цянь, когда солнце уже было в зените. Две старшие дочери работали под навесом на улице. Они переставляли подносы с личинками туто­вого шелкопряда, поедавшими свежие нарезанные ли­стья тутовника. Вместе с ними работали еще десять де­вушек. Они погружали руки в дымящуюся воду, промы­вали коконы, вытягивали шелк-сырец и свивали его в нить. Госпожа Цянь готовила в доме обед. Ее дочери И, которую я видела еще младенцем на руках у матери, уже исполнилось три года. Она была очень слабенькой, ху­дой и бледной. И лежала на низкой деревянной под­ставке в главной комнате, чтобы мать могла присмат­ривать за ней. Я села рядом. Она заерзала, и я положила руку на ее лодыжку. Малышка засмеялась. Вряд ли она доживет хотя бы до семи лет.

Хозяин Цянь (честно говоря, мне было сложно пред­ставить, что этот крестьянин является хозяином чего бы то ни было) пришел из тутовой рощи, и все сели за обеденный стол. Никто не дал ничего И: она была всего лишь еще одним ртом, который придется кормить до самой смерти.

Когда

они закончили есть, господин Цянь махнул старшим дочерям.

— Голодные личинки не делают шелк, — недовольно сказал он. Тогда они встали и, топая своими большими ногами, вышли на улицу, чтобы продолжить работу. Гос­пожа Цянь налила мужу чай, убрала на столе и отнесла И на подставку. Она достала корзинку и передала ре­бенку кусок ткани с воткнутой в него иголкой с ниткой.

— Ей не нужно учиться вышивать, — злобно сказал отец. — Она должна быть сильной, чтобы помогать мне.

— Она не будет такой, какой ты хочешь ее видеть, — сказала госпожа Цянь. — Боюсь, она будет похожа на свою мать.

— Я купил тебя задешево, но ты стоишь мне слиш­ком дорого. Одни дочки...

— И я не помогаю тебе выращивать личинок, — за­кончила она за него.

Я вздрогнула от отвращения. Как ужасна участь благородной женщины, павшей так низко!

Если она будет похожа на тебя, я не смогу выдать ее замуж, — жаловался он. — Кому нужна бесполезная жена?

Надо было оставить ее умирать, когда она родилась.

Он с хлюпаньем глотнул чая и вышел из дома. Как только хлопнула дверь, госпожа Цянь стала заботливо показывать И, как вышивать летучую мышь, символ счастья.

— Мои родители были благородными людьми, — за­думчиво сказала госпожа Цянь дочери. — Но после Пе­реворота мы все потеряли. Мы несколько лет просили милостыню. Мне было тринадцать, когда мы пришли в эту деревню. Родители твоего отца купили меня из жалости. Как видишь, они не были богаты. Но долгие ски­тания научили меня быть сильной. И я была сильной.

Мне стало очень грустно. Неужели все женщины страдают?

— У меня перебинтованы ноги, и потому я не могу ра­ботать вместе с твоим отцом, но я тоже приношу в дом деньги, — продолжала госпожа Цянь. — Я умею шить белье, туфли и одежду — такие красивые, что их можно продавать в Ханчжоу. Твои сестры всю жизнь будут тяже­ло трудиться. Я могу только догадываться о том, как бо­лят их сердца, но ничего не могу для них сделать.

Она наклонила голову. Из ее глаз посыпались слезы стыда. На хлопковой юбке стали видны влажные пятна. Я больше не могла слушать о ее горе. Я тихо вышла из дома и поспешила подальше от фермы. Мне было стыдно за свою слабость, но я боялась, что, сама того не желая, причиню этой семье вред, когда они и так несчастны.

Изгнание...

Я села на обочину. Куда же мне идти? Впервые за эти годы я вспомнила о моей бывшей служанке Иве. Но, конечно, я не смогу ее найти. А если и смогу, то чем она мне поможет? Я считала ее своей подругой, но наш пос­ледний разговор показал мне, что она никогда так не думала. При жизни у меня не было подруг, и я надея­лась, что хотя бы после смерти стану одной из девушек, умерших от любви. Я хотела быть хорошей главной же­ной, но и здесь потерпела неудачу. Мой приход сюда был ошибкой. Я не была членом семьи Цянь, они не имели ко мне никакого отношения. Наверное, я буду изгнанницей всю жизнь... и смерть.

Мне нужно было найти пристанище, где я не смогу никому причинить вреда. Я вернулась в Ханчжоу. Не­сколько дней я бродила в одиночестве по берегу озера, но многие призраки уже нашли приют в пещерах, спря­тавшись за камнями или устроившись между корней деревьев. Я продолжала бесцельно скитаться у озера. Когда я приблизилась к мосту Силин, я прошла через него к острову Уединения, где некогда скрывалась Сяоцин, чтобы ревнивая жена не настигла ее. На удален­ном острове было тихо. Это было подходящее место для того, чтобы погрузиться в печаль и раскаяние. Я броди­ла по нему, пока не нашла могилу Сяоцин. Она находи­лась между озером и маленьким прудом, у которого она размышляла, глядя на свое зыбкое отражение в воде. Я свернулась калачиком у входа в гробницу. Надо мной в кронах деревьев переговаривались иволги, а я грустно раздумывала о своей вине перед несчастной девушкой.