Влюбленные женщины
Шрифт:
– Как пугающе они выглядят, правда? Просто ужасно, – говорила Гудрун. – Словно доисторические ящеры. Огромные ящеры. Взгляни на сэра Джошуа. Ты видела что-нибудь подобное? Он, несомненно, пришел к нам из первобытного мира, когда по земле ползали огромные ящеры.
Гудрун в смятении смотрела на сэра Джошуа, стоявшего по грудь в воде, – длинные, с проседью, мокрые волосы свисали на глаза, шея вросла в полные грубоватые плечи. Он разговаривал с мисс Брэдли, та, крупная, пухлая и мокрая, возвышалась над ним, сидя на каменной стене, и казалось, в любой момент могла соскользнуть в воду, подобно одному из тех лоснящихся морских львов, которых можно видеть в зоопарке.
Урсула
Они все разом бросились в воду и поплыли, как стадо тюленей. Гермиона плыла медленно и важно, ощущая себя раскованно и свободно; Палестра двигалась в воде бесшумно и быстро, как ондатра; Джеральд скользил по водной глади быстрой белой тенью. Один за другим они вышли на берег и направились к дому.
Джеральд приостановился и заговорил с Гудрун.
– Вы не любите воду? – спросил он.
Гудрун испытующе посмотрела на стоявшего перед ней в небрежной позе мужчину, капли воды блестели на его коже.
– Напротив, очень люблю, – ответила она.
Он помолчал, ожидая продолжения.
– Вы умеете плавать?
– Умею.
Уловив иронию в ее ответах, Джеральд не спросил, почему она не присоединилась к ним. Он отошел, впервые почувствовав себя уязвленным.
– Почему вы не пошли с нами плавать? – спросил он ее позже, когда вновь предстал перед ней с иголочки одетым молодым англичанином.
Смущенная его настойчивостью, она ответила не сразу.
– Не люблю теряться в толпе.
Джеральд рассмеялся, эти слова, похоже, нашли отклик в его душе. А ее своеобразная манера выражаться очаровала. По непонятной причине эта женщина отождествлялась для него с подлинной реальностью. Ему хотелось подходить под ее стандарты, соответствовать ее ожиданиям. Он знал, что только ее критерии важны. Все остальные гости не имели никакого значения, какое бы социальное положение они ни занимали. Джеральд ничего не мог изменить, он был обречен стремиться соответствовать ее критериям, ее представлениям о мужчине и человеке.
После обеда, когда все остальные разошлись кто куда, Гермиона, Джеральд и Беркин задержались, чтобы закончить дискуссию, завязавшуюся за столом. Этот довольно умозрительный разговор касался нового порядка, нового образа мира. Если допустить, что привычный социальный уклад вдруг рухнет, что может возникнуть из хаоса?
Величайшая общественная идея, заявил сэр Джошуа, – социальное равенство людей. Нет, возразил Джеральд, главное, чтобы каждый человек смог реализовать свои способности, надо дать возможность ему это сделать, и тогда он будет счастлив. Объединяющая идея – сам труд. Только труд, процесс производства связывает людей. И пусть связь эта механическая, но ведь и общество – механизм. Выключенные из трудового процесса люди существуют сами по себе и могут делать все, что хотят.
– Вот как! – воскликнула Гудрун. – Тогда нам не обязательно иметь имена, будем как немцы – просто герр Обермайстер и герр Унтермайстер [22] . Представляю себе – «Я миссис управляющий шахтами Крич, я миссис член парламента Роддайс, я мисс учительница рисования Брэнгуэн». Прелестно.
– Все будет гораздо лучше, мисс учительница рисования
– Что будет лучше, мистер управляющий шахтами Крич? Отношения между вами и мной, par exemple [23] ?
22
Старший мастер и младший мастер (нем.).
23
Например (фр.).
– Вот именно! – воскликнула итальянка. – Отношения между мужчиной и женщиной!
– Это не относится к сфере общественных отношений, – произнес Беркин насмешливо.
– Конечно, – подтвердил Джеральд. – Между мною и женщиной не возникают общественные вопросы. Тут только все личное.
– И сводится оно к десяти фунтам, – сказал Беркин.
– Значит, вы не считаете женщину равноправным членом общества? – спросила Урсула.
– Почему? Если речь идет об общественных отношениях, женщина – такой же член общества, как и мужчина, – ответил Джеральд. – Но в сфере личных отношений она полностью свободна и может поступать как считает нужным.
– А не трудно совмещать обе эти ипостаси? – задала вопрос Урсула.
– Совсем не трудно, – ответил Джеральд. – Совмещение происходит совершенно естественно, что мы и наблюдаем повсеместно в наши дни.
– Хорошо смеется тот, кто смеется последний, – заметил Беркин.
Джеральд сердито свел брови.
– Я разве смеялся? – сказал он.
– Если б, – вступила наконец и Гермиона, – мы только могли осознать, что в духе мы одно целое, все в нем равны, все братья, тогда остальное стало бы не важным, ушли бы злоба, зависть и борьба за власть, ведущие к разрушению, к одному разрушению.
Ее слова были встречены полным молчанием, почти сразу же гости встали из-за стола и стали расходиться. И вот тогда Беркин разразился гневной речью:
– Все совсем не так, а как раз наоборот, Гермиона. Духовно мы все разные и далеко не равны – одни только социальные различия зависят от случайных материальных условий. Если хочешь, абстрактно мы равны, но это чисто арифметическое равенство. Каждый человек испытывает голод и жажду, имеет два глаза, один нос и две ноги. На этом уровне люди равны. Но духовно все разные, и дело тут не в большей или меньшей высоте духа. При устройстве общества надо учитывать оба уровня. Ваша демократия – абсолютная ложь, а братство людей – чистый вымысел, если иметь в виду не чисто арифметическое равенство. Все мы на первых порах питаемся молоком, а впоследствии едим хлеб и мясо, все хотим ездить в автомобилях – тут начинается и заканчивается наше братство. И никакого равенства.
А я сам, кто я такой, и какое отношение ко мне имеет пресловутое равенство с другими мужчинами и женщинами? В области духа я так же далек от них, как одна звезда от другой, – и в количестве, и в качестве. Вот что должно лежать в основе общественного устройства. Ни один человек не лучше любого другого – и не потому, что все равны, а потому, что люди принципиально различаются между собой, их невозможно сравнивать. Стоит начать сравнивать, и один человек покажется гораздо лучше другого: проступит неравенство, обусловленное самой природой. Мне хотелось бы, чтобы каждый получил свою долю мирового богатства, и тогда я был бы избавлен от всяческих притязаний и мог бы со спокойной совестью сказать: «Ты получил что хотел – вот твоя часть. А теперь, болван, займись своим делом и не мешай мне».