Влюбленные женщины
Шрифт:
Но Джеральда уже охватила жажда отстоять свое мнение.
– Расу вполне можно рассматривать и с позиций коммерции, – сказал он. – На самом деле такой аспект совершенно необходим. Тут все как в семье. Ты обязан обеспечить своих домочадцев. А для этого приходится бороться с другими семьями, с другими нациями. Я не понимаю, почему так быть не должно.
Прежде чем продолжить, Гермиона вновь с холодным и надменным видом выдержала паузу.
– Да, мне кажется, ошибочно было бы провоцировать дух соперничества. Он порождает враждебные
– Но нельзя же вообще уничтожить самое желание превзойти других! – воскликнул Джеральд. – Это одна из движущих сил производства и развития.
– Еще как можно, – певуче ответила Гермиона. – Я считаю, что его можно уничтожить без зазрения совести.
– Хочу сказать, – вклинился в разговор Биркин, – что я не питаю к духу соперничества ничего, кроме отвращения.
Гермиона ела хлеб – она медленно и насмешливо сжала кусочек зубами и, крепко вцепившись пальцами в оставшуюся часть, отдернула ее. А потом повернулась к Биркину.
– Да уж, ничего, кроме отвращения, – благодарно повторила она его слова, потому что знала его, как никто другой.
– Ничего, кроме омерзения, – повторил он.
– Да, – прошептала она, удовлетворенная и убежденная его словами.
– Но вы же не позволите одному человеку забрать имущество соседа, – продолжал настаивать Джеральд, – так почему же вы допускаете, что одна нация может забрать то, что принадлежит другой?
Гермиона что-то довольно долго шептала про себя, а потом с лаконичным безразличием произнесла вслух:
– Дело же не всегда в имуществе, не так ли? Не все ведь сводится к материальным ценностям.
Джеральд разозлился, уловив в ее словах намек на вульгарный материализм.
– В большей или меньшей степени, – парировал он. – Если я стащу с головы прохожего шляпу, эта самая шляпа станет символом свободы того человека. Когда он ударит меня, чтобы забрать шляпу, он будет сражаться за свою свободу.
Гермиона почувствовала, что ее загнали в угол.
– Хорошо, – раздраженно произнесла она. – Но мне кажется, что спор, основанный на воображаемой ситуации, не приведет нас к истине. Никто ведь не собирается срывать шляпу с вашей головы.
– Только потому, что это запрещено законом, – ответил Джеральд.
– И не только поэтому, – вмешался Биркин. – В девяносто девяти случаях из ста моя шляпа просто никтому не нужна.
– Все дело в том, как на это посмотреть, – не умолкал Джеральд.
– Или же все дело в шляпе, – рассмеялся жених.
– А если ему все же нужна моя шляпа, что на самом деле так оно и есть, – продолжал Биркин, – мне решать, что опечалит меня больше – потеря шляпы или потеря свободы, что я перестану быть человеком, который ничем не скован и которого ничто не волнует. Если мне придется начать драку, этого последнего я лишусь. Поэтому вопрос в том, что мне дороже – любезная моему сердцу свобода действия или же моя шляпа.
–
– И что, вы позволите стащить шляпу у вас с головы? – спросила Гермиону новобрачная.
Высокая, прямая женщина медленно, словно не понимая, где находится, обернулась на этот новый голос.
– Нет, – произнесла она низким холодным голосом, в котором, однако, слышалась скрытая усмешка. – Нет, я никому не позволю стащить со своей головы шляпу.
– И как же вы этому помешаете? – спросил Джеральд.
– Не знаю, – медленно выдавила Гермиона. – Скорее всего, я этого человека убью.
В ее голосе слышалась странная усмешка, ее жесты говорили, что она шутит, однако шутка эта была страшной и весьма убедительной.
– Естественно, – сказал Джеральд. – Теперь я понимаю, что хотел сказать Руперт. Для него весь вопрос в том, что важнее – шляпа или душевное спокойствие.
– Телесное спокойствие.
– Называйте, как угодно, – отвечал Джеральд. – Но как же вы собираетесь решать этот вопрос в рамках нации?
– Избавь меня Боже от этого, – рассмеялся Биркин.
– Ну а если бы вам все-таки пришлось?
– Разницы никакой. Если корона империи превратилась в ветхую шляпу, то воришка может смело ее забирать.
– А разве шляпа нации или расы может быть ветхой? – настаивал Джеральд.
– Думаю, что вполне может, – отвечал Биркин.
– А я не уверен, – настаивал Джеральд.
– Руперт, я не согласна, – вмешалась Гермиона.
– Ну и пожалуйста, – сказал Биркин.
– Я обеими руками за ветхую шляпу нации, – рассмеялся Джеральд.
– И будешь выглядеть в ней, как дурак, – воскликнула Диана, его дерзкая сестричка, которой не так давно минуло тринадцать.
– О, все эти ваши ветхие шляпы выше нашего понимания, – вскричала Лора Крич. – Завязывай, Джеральд. Сейчас время произносить тосты. Давайте говорить тосты! Тосты – берите, берите бокалы – ну же, кто будет говорить? Речь! Речь!
Биркин, еще во власти мыслей о смерти наций и рас, наблюдал, как его бокал наполняется шампанским. Пузырьки заискрились на стенках, слуга отошел, и, внезапно почувствовав жажду при виде освежающего вина, Биркин залпом опустошил бокал. Повисшая в воздухе напряженность возбуждала его. Ему стало очень неудобно за свой поступок.
«Нечаянно или намеренно я это сделал?» – задавался он вопросом. И в конце концов решил, что, если воспользоваться избитым выражением, сделал он это «нечаянно-преднамеренно». Он поискал взглядом лакея, нанятого по случаю торжества. Тот подошел, каждым движением выражая то холодное неодобрение, которое могут выказывать только слуги. Биркин понял, что ненавидит все эти торжественные речи, всех этих лакеев, собравшихся гостей и все человечество вместе взятое во всех его проявлениях. Он встал, чтобы произнести речь. Но отвращение не проходило.