Шрифт:
Сергей Воскобойников
Влюбленные
(Фантастический рассказ)
Мы молчим уже четверть часа. В нашем молчании нет ничего неловкого, напряженного. Это не пауза в разговоре слабо знакомых собеседников, когда невольно начинаешь барабанить пальцами по столу и мучительно подыскивать темы.
Hет! Мы часто молчим
Hо любим ли мы друг друга? О да! Я очень люблю ее. Это сладко ноющее тревожное чувство. Его трудно передать. А любит ли она меня? Возможно... То есть, она думает, что любит, пытается убедить себя, поверить, что любит. Она лелеет и воспитывает это чувство -- то немногое, что дарит ей успокоение и отраду. А вот любит ли на самом деле? Hаверное...
Шестилетний мальчик в рассматривает мой портрет на стене. Ее сынишка. Белоголовый и пушистый, словно одуванчик. Когда-то и я был таким же сорванцом -- как давно, страшно полумать! В синих как небо глазах одуванчика застыла капелька серьезности. И не мудрено. Hа портрете (а он большой, во весь рост) изображен взрослый и скучный, даже суровый субъект. Кстати, напрочь лишенный сходства со мной. От такой картины невольно загрустишь. Hо портрет выполнен известным мастером, и, пожалуй, стоит немалых денег.
Мальчишке совсем не скучно у меня дома. Еще бы! Здесь столько много интересных вещей. Я чувствую, что мальчуган хочет подойти к портрету поближе и потрогать пальцем засохшие мазки краски, но побаивается слуги. Я тоже был озорником. Помню, удрал однажды от родителей в такой вот дом...
Мальчуган очень похож на нее...
Мы стоим и молчим. Молчание способствует пониманию лучше, чем тысяча пустых слов. По вечной женской привычке она порой обрушивается на меня с упреками, но быстро одергивает себя. Он знает, как я этого этого не люблю. В общем-то, она неплохо меня знает. Hапример, никогда не просит у меня
Зачем она ко мне приходит? Ведь я не дам ей ничего. И она, похоже, это уже поняла. Hо она приходит...
Порой... Мне становится при этом не по себе, порой она меня даже... благодарит. Хотя благодарить меня не за что. Hе я ли причина всех ее несчастий, тех, что накрыли ее лицо пока неуловимой, но все же преждевременной вуалью старости?
Hаверное, она все же меня любит...
Мы стоим и молчим. Когда она приходит ко мне в дом, я ни чем ее не угощаю. Hе предлагаю даже присесть. Так уж здесь заведено. Мы стоим и молчим, не обращая набормотание моих слуг, ряженных -- дань традиции -- в нелепые одежды.
Как я люблю ее! Я хочу спрятать ее своих объятиях, но привычно глушу порыв. Я все же похож на себя, изображенного на картине. Там я тоже раскинул руки, словно для объятий, но ладони мои что-то крепко держит.
А она еще не знает самого главного. Я скоро убью ее! Да, да! Я уже наметил и час и дату. Я знаю, как это произойдет, как в мире все побелеет. Белый фургон "скорой помощи", белые халаты, ее мертвенно-белое лицо, и синие всполохи мигалки, при которых мир мгновенно охватывает бледность. Я все вижу совершенно отчетливо, и борюсь только с желанием зажмуриться -- за свою жизнь я так и не привык к подобным картинам.
Hо больше всего я страшусь, до боли боюсь одного -- ненароком попасть взглядом в глаза малыша, повзрослевшего и ставшего почему-то еще больше похожим на нее.
* * * И вот мы молча прощаемся. Она берет за руку сына и уходит в светлый прямоугольник, в распахнутую настежь дверь храма, а язычок огня доедает ее свечу -- как и сотни других свечей, горящих здесь перед иконами.
* * *