Влюбленный Байрон
Шрифт:
Однако после получения очередного письма от Терезы, когда он прибыл в Болонью, его восторги были подвергнуты испытанию и он почувствовал себя «полным дураком». Она предложила другой план встречи, так как граф удивил ее неожиданным сообщением, что они немедленно переезжают в другое их поместье. Теперь он превратился в усталого услужливого поклонника, которому приходится переносить гостеприимство и страдать от пересудов местной знати и размышлять, стоит ли ему вообще продолжать путешествие или лучше вернуться в Венецию.
Болезнь Терезы оказалась вызванной выкидышем, и, быстро переключившись на иронический лад, Байрон писал Дугласу Киннерду о своей уверенности, что «зародыш» не от него. Хобхауз, который был осведомлен о чарах Терезы, включая вспыльчивость
Два дня спустя обескураженный и мучимый любовью Байрон выехал в Равенну. Он прибыл туда 10 июня 1819 года, в день церковного праздника: мостовые устланы лепестками роз, дворцы украшены гобеленами и парчой — все это показалось ему добрым предзнаменованием. Он поселился в очередной унылой гостинице и стал ожидать известий от Терезы, которая в это самое время писала ему письма с просьбой отложить визит, так как у нее был тяжелый рецидив и она предвидела трудности общения. Несколько смягчили его разочарование только слова, что она не «заслуживает» внимания со стороны такого благородного человека.
Но Байрон, с трудом дотащившийся так далеко, не расположен возвращаться обратно; он пишет, что полностью и навеки принадлежит ей. На следующее утро граф в карете, запряженной шестеркой лошадей, остановился перед убогой гостиницей, чтобы доставить Байрона во дворец. Сцена у постели больной: Тереза с лихорадочным румянцем, ознобом и кровохарканьем, тут же муж и любовник, а толпа взволнованных родственников усиливает оперный характер этой картины.
Ежедневно Байрону дозволялись два посещения. Они с Терезой редко оставались наедине. Родственники были преувеличенно услужливы — возили его то посмотреть на могилу Данте, то бросить взгляд на византийские мозаики в Сан-Аполлинарио, то в библиотеку, где сохранились рукописи Данте. Однако у него было слишком тяжело на сердце, чтобы любоваться достопримечательностями. У любви свои мученики, и Байрон был одним из них. Сидя в маленькой душной спаленке, Байрон писал ей письмо за письмом. Его чувства не особенно отличались от тех, о которых мог бы писать юный кучер в своей конюшне: если он ее потеряет, то пропадет; несколько минут счастья с нею стоили слишком дорого; теперь он одинок, совершенно одинок — она, когда-то такая милая, такая чистая, теперь лишь грозная, предательская тень. Предпочитая смерть неопределенности, он уговаривает ее бежать с ним, догадываясь, как он выразился, что ее ответ будет «божественно написан», но завершится отказом. Должен ли он, спрашивает Байрон далее, покинуть Равенну? Она уходит от прямого ответа, ее следующее письмо — рассуждение о его поэме «Жалобы Тассо», она интересуется, какое тайное страдание породило эти изумительные по красоте строки, и особенно любопытствует, кто был прототипом, вдохновившим его на создание героини поэмы Элеоноры.
Со своим даром куртизанки, поражающей своим умением удивлять, она вдруг восстала с одра болезни, приветствовала Байрона на лестничной площадке, впорхнула в его закрытую карету и отправилась на прогулку в рощу пиний. Граф и его окружение следовали за ними в другой карете. Для любовников это была идиллическая передышка: роща, куда они выезжали ежедневно, была когда-то фоном для любовных сцен Боккаччо, а теперь — для их «восхитительной, опасной, экстатической любви». Байрон-поэт и Тереза-квазипоэт запечатлели в своей памяти те места и то время.
В «Дон Жуане», к которому Байрон вернулся годом позже, он вспоминает пинии и чащобы тех «древних лесов» и свое непревзойденное счастье в вечерних сумерках. Тереза оставила собственную импульсивную версию — они выходили из кареты посидеть под смолистыми пиниями, вдыхали сладкий запах тимьяна и других трав, и это длилось, пока сквозь ветви до них не доносился вечерний звон колоколов собора. Тогда они возвращались и расставались, уверенные, что встретятся позднее в театре или на званом вечере.
Теперь, когда она стала появляться в обществе, его ревность вспыхнула с новой силой, причем он ревновал ее не только к мужу,
Терезе нравились такие признания. Она оставляла на полях его писем пометки — «великолепно», «возвышенно» — и сохраняла их для своей книги «Vie de Lord Byron», этих прославленных и довольно напыщенных воспоминаний об их отношениях. Письма Хобхаузу, впрочем, были более мрачными — там упоминалась густая седина, усталость, неуверенность в завтрашнем дне. А вот как он описал объект своего нового увлечения Августе: «Она хорошенькая, большая кокетка, очень тщеславная, чрезмерно восторженная, в меру умная, совершенно беспринципная, с живым воображением и довольно страстная».
Начали распространяться слухи: милорд остается в Равенне из-за безнадежной любви к графине и, более того, время, выбранное для его посещений Терезы, точно совпадает с часами сиесты ее мужа. Из Рима ее младший брат Пьетро Гамба, которому было известно об ухаживаниях Байрона, писал Терезе, что боится за ее покой, покой женщины с чистым и благородным сердцем. Он отговаривал ее от каких-либо близких отношений с человеком, столь странным и пользующимся столь сомнительной репутацией, который, несмотря на свой титул, некогда был, согласно слухам, пиратом где-то на Востоке. Ответ Терезы подтвердил ее нетерпимость к ограничениям и ее прирожденную пылкость:
Почему бы мне не любить такого друга? Чувства, которые я испытываю к нему, сильнее любых аргументов, и, любя лорда Байрона, как я его люблю, я не нарушаю святых законов Создателя. Ты советуешь прервать эту дружбу, но почему? Из-за графа? Но Байрон здесь по его желанию. Из-за того, что скажет свет? Но это тот свет, который даже после поверхностного знакомства я уже оценила; мне ведомы его тщеславие, его несправедливость и неспособность почувствовать сердце и душу, в которых есть нечто большее, чем фривольные и вульгарные потребности.
Графу Гвиччиоли стали приходить анонимные письма. Игривые стишки, изображающие его рогоносцем, также стали распространяться вместе с вредоносной болтовней. На одном большом приеме женщины говорили, что Байрон настолько красив, что их мужчины должны настоять на его изгнании.
Из-за опасений, что скоро наступит момент, когда им придется расстаться, у Терезы вновь обострилась болезнь, и ей удалось убедить мужа, что врачи в Равенне недостаточно искусны, а потому ей следует поехать в Венецию, чтобы проконсультироваться с доктором Аглиетти, которого Байрон привозил в Равенну ранее и который поставил точный диагноз и прописал ей пиявки и хинную кору. Как ни странно, граф согласился, сказав, что она может ехать с горничной и слугой. Байрон в качестве «спутника» должен был сопровождать их в собственной карете. Из Венеции Тереза ежедневно писала мужу, клялась в верности, жаловалась на легкий кашель и сильную головную боль и возмущалась любому предположению, что она способна на обман.
Когда граф вместе с сыном от первого брака и свитой слуг неожиданно приехал в палаццо Мочениго, все, напоминающее сдержанность и снисходительность, куда-то исчезло. Намереваясь уничтожить червя, который, как он полагал, угнездился в ее сердце, граф изготовил документ, описывающий ее проступки и прегрешения. Он разработал также перечень правил, обязательных для ее дальнейшего поведения. Ей не следовало поздно вставать и суетиться во время совершения туалета, надлежало заниматься домашними делами, поддерживать опрятность, соблюдать экономию, выделять время для чтения и музыки, принимать как можно меньше визитеров, проявлять покорность мужу и излагать собственные взгляды лишь при условии, что они будут милыми, скромными, лишенными претенциозности и категоричности. Ответ Терезы был отнюдь не милым, скромным и лишенным категоричности. Она потребовала лошадь для верховой езды и разрешения без ограничения принимать любых посетителей.