Влюбленный Дед Мороз
Шрифт:
У Нины заблестели глаза.
— Вечернее платье? Прическа? Макияж?
— Обязательно.
— Значит, там будут мужчины? Ну, кроме тебя и Митьки?
— Будут.
Нина захлопала в ладоши.
В дверь позвонили.
— А, это, наверное, Митька ключи забыл… Я с утра послала его за хлебом и майонезом для оливье. Но, похоже, оливье сегодня делать не придется?
Александр Васильевич отрицательно покачал головой. Нина побежала открывать.
Митя звонил в дверь вовсе не потому, что забыл ключи. Он был воспитанный
— Ой! — воскликнула Нина, стыдливо запахивая короткий и свободный домашний халатик. — Ой, Олег Павлович! Вы к нам… Надеюсь, ничего не случилось? Заходите же!
Александр Васильевич никогда не был обделен вниманием поклонников и особенно поклонниц своего искусства, но сейчас и он находился под впечатлением.
Олег рассматривал его эскизы с напряженным вниманием охотника, ждущего, что сейчас, совсем скоро, во-он из-за той, плотно укрытой снегом елки появится волк; с нетерпением влюбленного, меряющего шагами асфальтовый пятачок перед кинотеатром и безжалостно мнущего в руках букетик ни в чем не повинных гвоздик; с алчностью ростовщика, которому принесли в заклад целый мешок старинного столового серебра.
Пересмотрев все, он отложил в сторону два листа — «Зарождение Весны», на которое уже намекал ему Александр Васильевич, и «Серебряное озеро».
Александр Васильевич осторожно кашлянул.
— Может быть, чаю? — предложил он. — Моя дочь только что испекла булочки с корицей…
— Что? А, да… простите, я не голоден.
Врет, тут же решил Александр Васильевич. Деликатничает.
Олег взял обеими руками «Зарождение Весны» и поднес совсем близко к глазам. Может, еще на вкус попробует, встревожился Александр Васильевич.
Однако Олег не стал пробовать акварель на вкус. Он лишь несколько раз наклонил лист, чтобы увидеть «Весну» под разными углами, потом тяжело вздохнул и сказал:
— Замечательная картина. Она какая-то… трехмерная, что ли. В ней чувствуется пространство, объем, движение. Никогда такого не видел. Впрочем, я не знаток живописи, и мое мнение вряд ли вам интересно…
Александр Васильевич хотел было возразить, но Олег, горько усмехнувшись, продолжал:
— Я не знаток, но могу отличить талантливую вещь от бездарной мазни. Про бездарность я знаю все, потому как сам…
Окончательно то ли смутившись, то ли рассердившись, Олег вскочил и хотел уйти, но был остановлен Александром Васильевичем.
— Подождите, — сказал он повелительно. — Сядьте. Успокойтесь.
Развернув Олега, Александр Васильевич легонько подтолкнул его назад, к креслу. Олег машинально сел и закрыл лицо руками.
— Бездарь, — послышалось из-под ладоней. — Тупица. Пень. Ничего не могу и не умею. Даже из школы надо гнать в шею, чтобы не воспитывал из детей таких же, как сам, имбецилов…
— Ну-ну, — возразил Александр Васильевич. — Это вы бросьте… Это пройдет.
Он
— Выпейте. Вам сразу станет легче.
— Чего это я один буду пить? — возразил Олег, отнимая руки от лица и глядя на Александра Васильевича.
— Ну и я с вами за компанию, — дружелюбно согласился художник. Оглянувшись по сторонам, он вытряхнул из стоявшего на столе пластикового стаканчика Митькины карандаши, тщательно протер его носовым платком и плеснул туда из фляжки.
Олег залпом выпил. Жидкий огонь со скоростью молнии пронесся по всем его жилам. Сердце забилось с удвоенной скоростью. На глаза навернулись слезы.
— Что… это… такое?
— Эликсир блаженства, — ответил Александр Васильевич. — Ну или, в вашем случае, покоя. И забвения.
— Ничего себе! А можно еще?
Александр Васильевич внимательно посмотрел на Олега и покачал головой:
— Не думаю. Вы же не захотите забыть… вообще все? И всех?
— А может, это было бы к лучшему…
— Да перестаньте! Что вы, в самом деле, разнылись, как баба… Ну не получился у вас сегодня результат. Значит, получится завтра. Или послезавтра. Или через неделю. Через месяц.
— Через год. Через десять лет, — с грустным спокойствием продолжил Олег. Обидное сравнение, вкупе с эликсиром, окончательно привело его в чувство.
— Да, через год, а может, и через десять лет. Неужели вы не понимаете, что главное — не достижение цели? Главное — путь к ней. Путь, который, собственно, и есть жизнь.
Олег нахмурился.
— Нет, — сказал он наконец. — Не понимаю. Хотя не исключено, что в ваших словах что-то есть…
Александр Васильевич развел руками:
— Спасибо и на этом. А сейчас, может, все-таки чаю?
Пока они разговаривали в комнате Митьки, Нина успела переодеться, причесаться, накраситься и поставить в духовку еще один противень с булочками. Самому Митьке было разрешено взять новую приставку и до обеда пойти с ней к приятелю, жившему неподалеку, на Кубинской улице.
Пока они на кухне пили чай с булочками, Нина рассматривала Олега. Разумеется, она видела его раньше, и не один раз, когда приходила на школьные родительские собрания; но тогда он был просто Митькин учитель, существо казенное и даже бесполое.
Потом она встретилась с ним в романтичной обстановке уличной драки; но тогда у него был разбит нос, да и дрался он не за нее, а за Катю.
Теперь же, когда отец, который никогда и ничего не говорил зря, намекнул ей на возможность более близкого знакомства с математиком, она, полуприкрыв глаза длинными, густыми, тщательно накрашенными ресницами, изучала его со всей пристальностью и придирчивостью фармацевта, привыкшего иметь дело с потенциально опасными веществами.