Влюбленный
Шрифт:
Я был возмущен своеволием мамы.
— Извини, сына, — стала оправдываться она. — Они завтра уезжают, а я хотела посоветоваться…
— Как ты могла?!
Мне было стыдно многих рисунков, и если бы я знал, что их выставят на обозрение, постарался бы нарисовать получше. А так — позор! Стыд!
— Здесь одно барахло! — бурчал я. — Надо было хоть из коробки взять, под столом, — там хорошие!
— Я и взяла из коробки!
— Да? — удивился я. — Какие? Где? Я не вижу!
После тщательной ревизии рисунков я пришел к выводу, что половину из них
— Что им тут могло понравиться? — недоверчиво поинтересовался я.
— Все понравилось. Они с удовольствием приняли бы тебя в школу.
— В какую школу?
— Ну, в эту… при Академии художеств.
— Правда? В Москве?
— Да.
— А сколько дорога стоит? — спросил я и сам же себе ответил: — Дорого…
Мама вздохнула:
— Да. Все упирается в деньги.
Примерно такой же финал ожидал меня, когда я захотел учиться играть на скрипке.
— Я бы так мечтала! — сказала мама. — Только у кого просить денег?
Не знаю почему, но звук скрипки всегда производил на меня завораживающее впечатление. У нас была пластинка с красивой скрипичной музыкой, я мог слушать ее бесконечно. Интересно, как долго можно находиться под гипнозом? Минуту, две, час?
Я околдован пеньем скрипки до сего дня.
И все-таки я нашел себя.
В тринадцать лет у меня началась мутация голоса и прорезался басок.
Примерно за две недели до Нового, 1958 года ко мне подошла Лида П., которая мне очень нравилась, и сказала:
— Мы готовим новогоднее представление. У нас есть все звери, но нет медведя. Хочешь быть медведем?
— Не — а, — отмахнулся я.
Почему? Я стеснялся выступать перед публикой. Но стоило ли признаваться?
— Не хочу, — сказал я.
— Жалко. Играли бы вместе. Там у зайчика с медведем дружба.
Лида сказала это так проникновенно, что внутри меня что- то дрогнуло.
— После каждого выступления, — добавила Лида, — мы будем получать подарки. Ну, знаешь, конфеты, орешки…
Я невольно сглотнул слюну. Мое голодное воображение нарисовало целую гору конфет, ведь каникулы длятся долго. Я заколебался.
— Ну чего ты такой? — ласково пожурила Лида и положила свою мягкую ручку на мою. — Будь медведем.
— Ладно, — сказал я.
Я надел шкуру, натянул маску и стал по — медвежьи рычать и бегать по сцене за очаровательным зайчиком. На первом спектакле, перед пятью сотнями школьников, я рычал с таким напором, что чуть было не потерял сознание — от духоты и избытка волнения.
Два года подряд я играл медведя на школьной сцене, получая подарки и набираясь смелости. И в результате осмелел настолько, что записался во взрослый драматический кружок при Дворце культуры. Оказалось, что руководителем кружка был тот самый Дмитрий Филиппович Брозинский, который приглашал меня и маму на свой спектакль и в сарайчике которого мы одно время жили.
Это было сущее везение. Дмитрий Филиппович обладал даром распознавать талант. Мы любили его. Он раздавал роли по какому-то странному принципу, как бы наоборот. Застенчивая девушка должна
Мне, пятнадцатилетнему, поручили роль старца. Трагическую роль. Готовясь к спектаклю, я стал присматриваться ко всем старикам на улице, в трамвае, в кино. Я старался копировать их. И от репетиции к репетиции голос мой становился все более дребезжащим, спина сгибалась, ноги слабели и подкашивались. А когда я приклеил седую бороду и «потушил» взгляд (как бывает у стариков), то меня даже мать родная не узнала…
Успех был ошеломляющим. Зал аплодировал, друзья обнимали. А в сторонке, за кулисами, стоял Дмитрий Филиппович и пристально на меня смотрел. Я запомнил этот странный, как бы отсутствующий взгляд. О чем он думал в тот момент? Заглядывал ли в будущее или сожалел о прошлом? Кто знает!
Впрочем, сегодня, спустя много лет, мне кажется, я разгадал тайну этого взгляда. Строгий Дмитрий Филиппович, стоявший за кулисами, хотел, чтобы я запомнил: у всякого успеха есть две стороны — признание зрителя и признание учителя. Они не всегда совпадают.
Летом 1959 года я впервые увидел настоящих звезд кино. Живьем.
Популярные артисты выступали на городском стадионе, а мы, участники художественной самодеятельности, были у администрации на побегушках. Нам с Женей Безруковым здорово повезло: мы оказались у главного выхода на сцену и видели знаменитостей так близко, что даже могли их потрогать.
Приветливая Марина Ладынина. Такая же красивая, как на экране. Такая же смелая. Она ловко впрыгнула в открытую коляску, хлестнула лошадь и помчалась по беговой дорожке. Над стадионом зазвучал такой знакомый, такой волнующий голос:
Каким ты был, таким остался, Орел степной, казак лихой …Стадион рукоплескал, узнав любимую песню из «Кубанских казаков», а мой друг Женя уже толкал меня локтем в бок:
— Смотри, вон Бондарчук! Бондарчук, смотри! Ух ты!
Сергей Бондарчук! Шевченко! Отелло! С пышной копной волнистых волос, загорелый и очень серьезный.
Пока Сергей Федорович беседовал с кем-то, я подошел к нему со спины и вытянулся в струнку, чтобы сравниться ростом. Великий артист был слегка выше меня, и Женя издалека показал мне, насколько выше — На чуть — чуть…
Не знаю почему, но это «чуть — чуть» окрылило меня. Мне казалось, что стоит немного подрасти — и я добьюсь успеха.
В те годы взошла звезда Владимира Трошина. Его мягкий, проникновенный голос невозможно было забыть, «Подмосковные вечера» были у всех на слуху. Трошин готовился к выступлению, нервно потирая руки. Его окружили служащие стадиона, оглядывая своего кумира с ног до головы.