Вместе или врозь? Судьба евреев в России. Заметки на полях дилогии А. И. Солженицына
Шрифт:
В сентябре 2003 года, в центре Вашингтона, на Капитолийском холме, в одном из величественных зданий американского Сената была открыта выставка «Пермь-36». «Пермь-36» — это случайно уцелевший обломок ГУЛАГа: лагерь, который не был демонтирован после смерти Сталина и продолжал функционировать до самого конца советской власти. Усилиями местных краеведов «Пермь-36» превращен в музей, существующий, главным образом, благодаря энтузиазму создателей и некоторым американским благотворительным фондам, далеко не самым богатым.
В связи с открытием выставки, в здании Сената, в огромном зале на втором
Говорилось и о том, что в сознании всего мира, в том числе и Америки, наследие ГУЛАГа не занимает подобающего места. Участники дискуссии подчеркивали, что гитлеровский и сталинский геноцид, — это явления одного порядка; но если о Холокосте не перестает говорить весь мир, если в Америке, в Европе функционируют десятки музеев Холокоста, работают исследовательские центры, выходят и широко демонстрируются художественные и документальные фильмы о Холокосте, если это страшное наследие изучается в школах, то память о ГУЛАГе увядает. Музеев нет, научных центров — почти нет, фильмы не снимаются. Когда-то был снят фильм по «Ивану Денисовичу», но успеха не имел и давно забыт…
Выступавшие, конечно, вспоминали книги Солженицына, цитировали их. Те, давние. («Красного колеса» здесь никто не вспоминает, а о двухтомнике «Двести лет вместе» почти никто и не знает). Слушая выступления «за круглым столом», я вдруг с какой-то особой остротой и болью осознал, почувствовал, как фатально в свое время ошибся Александр Исаевич, как бесповоротно проиграл вторую половину своей жизни, и сколь широко и грозно разошлись круги от этой его ошибки.
Представить не трудно, как сложилась бы его судьба, если бы, оказавшись на Западе в середине 1970-х годов, еще полный энергии и в зените славы, с репутацией великого писателя, правдолюбца, гуманиста, стойкого борца с тоталитарной властью, он тогда же (да хоть бы в печально знаменитой Гарвардской речи) кликнул бы клич и возглавил движение — за увековечение памяти узников ГУЛАГа, за сохранение и сбор материалов, связанных со сталинскими (и досталинскими, и послесталинскими) преступлениями коммунистического режима… Он бы всколыхнул мир! В такое движение, возглавляемое самим Солженицыным, влились бы лучшие интеллектуальные силы многих стран, рекой потекли бы деньги из самых крупных благотворительных фондов, от отдельных меценатов. Десятки, сотни Соросов толпой штурмовали бы вермонтскую цитадель, за честь считая выворотить карманы и пожертвовать
Можно не сомневаться, что такая кампания ускорила бы падение коммунистического режима в России, а главное, распад системы проходил бы иначе — под гораздо большим давлением и влиянием гуманизирующего демократического начала. Суд над компартией, затеянный после прихода к власти Ельцина и так постыдно провалившийся, дал бы совсем другие результаты. Сам Солженицын был бы увенчан многими наградами, возможно, еще одной Нобелевской премией — мира. А главное, страна, Россия, сегодня была бы иной. Красные и коричневые были бы поставлены вне закона, — де-факто и де-юро. Вряд ли сегодня продавались бы на всех углах «Майн Кампф» и «Протоколы сионских мудрецов», «бестселлер» Проханова, «Генералиссимус» Владимира Карпова и сотни подобных изданий, посвященных культу силы и ненависти. Гражданское общество пустило бы глубокие корни, охватило бы широкие слои населения и не дало бы разыграться тому беспределу, который мы с ужасом наблюдали все эти годы и наблюдаем сегодня.
Но, вместо того, чтобы стать центром объединения антикоммунистических и демократических сил, Солженицын стал тараном разъединения и раскола. Он стал крутить неподъемные красные колеса, доказывая миру и самому себе, что «во всем виноваты евреи» — как раз по сценарию «еврейско-ленинской революции», давно уже, как оказывается, набросанному в его потайной тетрадке. В чем нельзя отказать Александру Исаевичу, так это в последовательности. Путь от «Ленина в Цюрихе» и от столыпинского довеска в «Августе 1914» к двухтомнику «Двести лет вместе» — это путь, увы, столь же логичный, сколь и печальный.
Кажется, Виктор Шкловский заметил когда-то, что если враг убивает врага, то в этом нет материала для драмы, а вот когда друг убивает друга, это трагедия.
Ну, а если великий человек тратит вторую половину жизни на то, чтобы убить то, что невероятными усилиями своего таланта и духа созидал в первую половину? Это трагедия в квадрате, супертрагедия. Она разыгрывается на наших глазах.
«Но вот сейчас явно избрано: опорочить меня как личность, запятнать, растоптать само мое имя. (А с таимой надеждой — и саму будущую жизнь моих книг?)», — жалуется Солженицын. [895]
895
А. И. Солженицын. Ук. соч., ЛГ, № 43, стр. 3; компьют. распечатка на восьми страницах, стр. 7.
А. Солженицын и В. Путин
Не знаю, кто вынашивает такие коварные замыслы, но знаю, что осуществить их под силу только одному потемщику — Александру Исаевичу Солженицыну. С грустью и горечью приходится отметить, что с этой титанической задачей он начинает справляться. Друг убивает друга — нет, самого себя.