Вместе с флотом
Шрифт:
Памятный оказался «гуж». Действительность подтвердила оценку положения, которую дал И. В. Сталин в присутствии членов Политбюро и наркома Н. Г. Кузнецова: на Северном флоте было плохо с дисциплиной и порядком. Хотя после финской кампании, в которой участвовал Северный флот, обеспечивая перевозки войск, прошло несколько месяцев, почти все эскадренные миноносцы, в том числе новые, нуждались в серьезном ремонте, поскольку
[14]
использовались корабли не по-хозяйски. Настоящей же судоремонтной базы у флота еще не было. В несколько лучшем техническом состоянии находились подводные лодки, но уровень подготовки их командиров и экипажей к выполнению задач, определенных лодкам, следовало поднимать заново, так как в последние месяцы произошли всяческие перемещения
Стряслось это в ноябре, на четвертый месяц моего командования флотом. Три месяца ушло на заботы и хлопоты, связанные с неотложными делами флотской жизни, в частности с судоремонтом и материальным обеспечением кораблей. Решение многих вопросов осложнялось масштабами театра, трудными условиями базирования, тяжелой метеорологической обстановкой. Однако никто из нас не имел права забывать о главном — о боевой и политической подготовке личного состава флота. И такая подготовка продолжалась изо дня в день. В ноябре была направлена в Мотовский залив подводная лодка «Д-1». Командовал ею уже около года капитан-лейтенант Ф. М. Ельтищев. Считался он, как аттестовал его командир бригады Д. А. Павлуцкий, неплохим командиром, был допущен к самостоятельному управлению подводным кораблем.
Когда «Д-1» начала учение, за ней наблюдали береговые посты. Кроме того, она доносила по радио о своих действиях. Было отмечено, что лодка погрузилась. Несколько минут с берега видели ее перископ, затем он исчез.
Миновали все сроки для всплытия, но «Д-1» так и но появилась на поверхности. Многократные запросы по радио остались без ответа. С береговых батарей и постов освещали залив прожекторами, давали прожекторными лучами позывные лодки — тщетно...
На эсминце я вышел в район, где исчезла «Д-1».
В течение ночи мы осмотрели Мотовский залив вдоль и поперек, а под утро заметили на поверхности большое пятно — соляр и пробковую крошку. Вокруг пятна плавали мелкие щепки, вероятно остатки деревянных частей отделки внутренних помещений, и среди них единственная матросская бескозырка.
Тотчас были вызваны тральщики и спасательное судно ЭПРОНа, снабженное металлоискателем.
[15]
Целую неделю я провел вместе с поисковыми судами в районе исчезновения «Д-1». Поиски были тщетными. Конечно, лодка погибла. О причинах гибели строились всякие предположения. Одни считали, что в заливе находилась чужая подводная лодка, она, мол, подкараулила «Д-1» и потопила ее. Другие полагали, что в Мотовском заливе кем-то поставлены мины и что лодка подорвалась на одной из них. Наиболее вероятным следовало предполагать роковую ошибку, допущенную командиром. Подводные лодки этого типа, принимая балласт, погружались довольно быстро. Скорее всего, Ельтищев не справился с управлением и не сумел удержать лодку хотя бы на предельной для нее глубине. А значит, «Д-1» раздавило давлением воды: щепки и пробка на поверхности подтверждали это.
Последствиями трагического случая с «Д-1» было следующее: мне, как командующему флотом, объявили строгий выговор, командира бригады Павлуцкого, который планировал выход лодки на учение, сняли с должности. В качестве меры для неповторения подобных случаев было предписано (итог деятельности многих комиссий): «Подводным лодкам на глубинах моря больше рабочей глубины лодки не погружаться». Такое решение, по сути, вело к прекращению подводной подготовки, ибо глубины в Баренцевом море везде значительно превышают рабочую глубину любой лодки, а Белое море с его подходящими глубинами к тому времени уже замерзло.
Мои неоднократные просьбы пересмотреть и отменить это решение успеха не имели. В ответ предлагалось подводным лодкам погружаться в устье реки Колы — большую нелепость трудно себе представить.
Надо было ждать лета, когда вскроется Белое мере, а ждать было некогда, непростительно, преступно: война, развязанная немецким фашизмом в Европе, все ближе придвигалась к нашим государственным границам. Гитлеровцы уже хозяйничали по соседству с нашим Заполярьем — в оккупированной ими Норвегии. Хотелось верить, что нам удастся отсрочить начало этой неминуемой войны с фашизмом, но руководствоваться следовало прекрасным правилом, о котором напоминала широко
[16]
не было уверенности, что мы доживем до лета без войны.
Поэтому я посоветовался с новым командиром бригады подводных лодок Н. И. Виноградовым (ныне адмиралом), с которым был связан не просто товарищескими отношениями по совместной учебе в академии, но и единством взглядов по военно-морским вопросам, убедился в том, что он так же, как я, относится к делу, и решил продолжать подводную подготовку. Нельзя было пасовать перед формальными преградами. Время не ждало. Подводную подготовку следовала продолжать в море, а не в устье Колы.
Условились с Виноградовым [5] , получил поддержку члена Военного совета А. А. Николаева, начальника штаба флота С. Г. Кучерова и начальника управления политической пропаганды Н. А. Торика.
Поступили мы правильно, и к маю 1941 года экипажи почти всех подводных лодок уже отрабатывали основное в подготовке — проходили торпедные атаки. Это было время напряженной практики подводников-североморцев и моего близкого знакомства с ними, когда я узнал тех, на кого смело мог положиться в дальнейшем. И. А. Колышкин, Н. А. Лунин, А. Е. Моисеев, М. И. Гаджиев, В. Н. Котельников, Н. Г. Столбов — вот ядро командиров, на которых уже тогда равнялись все, кто служил на подводных лодках.
5
Назначение Николая Игнатьевича Виноградова командиром бригады подводных лодок было сделано по моей просьбе. И я же ошибся в своем выборе. Весь период войны, пока Н. И. Виноградов был командиром бригады, он правильно руководил подготовкой экипажей подводных лодок, и особенно их командиров. Подготовка проводилась с учетом действий лодок в том же районе, в каком действовали и наши надводные корабли и авиация. Это обстоятельство больше всего требовало взаимопонимания. Должен сказать, что мы с Виноградовым хорошо понимали друг друга, и это, безусловно, принесло пользу. — Примеч. авт.
Одно дело было сделано и, как показало ближайшее будущее, вполне оправдало себя: подготовка, о чем в Москве, в наркомате, отлично знали, стоила риска.
Сложнее обстояло с эскадренными миноносцами. Два из них около года были прикованы к причалу, остальные также находились в ремонте, хотя в более коротком по срокам. В строю их не было и в мае 1941 года, когда на флот приехала инспекция из наркомата, возглавляемая адмиралом Л. М. Галлером. Все же и меры по ускорению
[17]
ремонта механизмов на эсминцах (то и дело обнаруживались дефекты там, где их не ожидали, причем на новых кораблях), и меры по боевой подготовке личного состава этих основных для Северного флота надводных кораблей, принятые с августа 1940 по май 1941 года, создавали у меня полную уверенность в том, что в самое ближайшее время эсминцы по-настоящему, а не ради видимости благополучия на флоте будут в строю. Тем не менее из-за формального отсутствия их в списке действующих кораблей инспекция сделала вывод, что Северный флот «в силу этого не боеспособен», хотя одновременно признала хорошим состояние многого в жизни, работе и боевой учебе на флоте.
Формально инспекция была права, но лишь формально. Фактически ей, конечно, не следовало делать столь расхолаживающий и явно неверный вывод: до ввода эсминцев в строй оставалось максимум две — три недели. Люди на кораблях знали свое дело и работали не покладая рук, не считаясь со временем, не щадя себя. Такие командиры, как Е. М. Симонов, П. И. Колчин, А. И. Гурин, В. А. Фокин, П. М. Гончар, В. А. Иванов и другие, получив поддержку и конкретную помощь, показали себя умелыми организаторами боевой и политической подготовки, сплоченности экипажей. Пожалуй, наибольшую радость мне доставило то, что вывод инспекции, подобный ушату холодной воды в самый неподходящий момент, не смог повлиять расхолаживающе на людей и не снизил уже взятые темпы подготовки.