Вместе во имя жизни (сборник рассказов)
Шрифт:
По его заросшему лицу текли слезы, он невнятно мямлил:
— Это мы… это мы… господин начальник… Это я убил этих людей… Мы пятеро…
— А, пан Мейер! — Меня вдруг оставило страшное напряжение, и я спрыгнул в яму. — Так это вы? — Я чувствовал огромное облегчение оттого, что заставил ею заговорить. Все-таки я добился своего!
Я крикнул остальным, чтобы они подошли к яме Мейера и услышали, что он говорит. Но после первых же его слов они набросились на него с криками, что все это ложь. Они кричали, боясь смерти, сначала на Мейера, а потом и на меня. Мы
Мейер остался один и глядел на нас, стуча зубами.
— Ну что? — обратился я к тем четверым. — Что смотрите на меня? Будете признаваться или нет?
Они молчали, а я вновь заставил их копать.
— Мейер! — крикнул я громко, чтобы слышали остальные. — Вылезайте! Закапывайте! — Я указал ему на глину, выросшую холмом возле ямы.
Он оперся о края ямы и выбрался из нее. Потом яростно накинулся на выкопанную глину, швыряя ее назад в яму, дыша тяжело и со свистом, чувствуя, как удаляется от него костлявая смерть-старуха. Он быстро устал, воткнул лопату в землю и некоторое время отдыхал. Потом снова схватился за лопату.
— Ну, Мейер, — сказал я громко. — Не спешите. Вас никто не торопит.
Я говорил это, глядя на остальных. Они молча наблюдали, как исчезает его яма. Я поставил их перед выбором: или взять лопату, или заговорить.
Я решил еще раз пощекотать им нервы.
— Что стоите? — крикнул я тому, кто стоял ближе всех к Мейеру, — Копайте! Копайте!
Мейер уже кончал со своей ямой. Его сосед не мог отвести от нее глаз. Я подтолкнул его, и тогда он, стуча зубами, признался, что и он вместе с Майером расстреливал наших.
— Ага, и вы тоже! — В моих жилах вскипела кровь. — А что остальные? — повернулся я к ним. До сих пор молчавшие, они один за другим стали сознаваться.
— Ладно. Все подробности запишем на месте. А сейчас закапывайте! Быстро! Раз-два!
Они налегли на лопаты и начали забрасывать ямы землей.
Я уже не кричал. Молча стоял рядом, дожидаясь, когда они закончат свою работу. Потом отдал приказ возвращаться. Да, это большая разница — идти навстречу смерти и возвращаться невредимым.
Вернувшись, я записал их показания. В эту ночь я впервые спал спокойно.
Утром мы отправили их в районный центр и передали в руки народного суда.
После этого я снова почувствовал себя человеком. Я серьезно поговорил с женой, и она вернулась домой.
А через две недели за кружкой пива я рассказывал своим друзьям, что со мной случилось, кто были эти немцы и как мне удалось с ними справиться.
Мирослава Томанова
Дорога любви
Станек пересек двор. Вокруг тьма: фронт проходил недалеко от Киева, налеты продолжались, и светомаскировку не отменяли. Особенно строго предписывалось выполнять ее бригаде, разместившейся в бывшем артиллерийском училище неподалеку от Печерской лавры и нового моста, который немцы все время бомбили.
Едва Станек вошел в здание штаба, как на плечи его опустились руки Рабаса с такой силой, что он пошатнулся.
— Ну,
Станек прикидывал, сколько времени они пробудут в Москве. По меньшей мере, неделю.
— А что будет с бригадой?
— Ничего.
Рабас торопливо объяснял, что Свобода попросил советское командование не направлять бригаду на фронт, пока он с делегацией не вернется из Москвы.
«Яна будет в безопасности», — успокоился Станек и восторженно проговорил:
— Карел, я увижу Большой театр?
Рабас рассмеялся:
— А я тебе все о медалях! Дурачина, забыл, что для тебя самое главное — музыка!
Станек стоял с Рабасом в скупо освещенном коридоре, который его фантазия превратила в театральные кулуары.
— Теперь спустись на землю, — теребил его Рабас. — Возьми парадную форму, пару чистых рубашек. У тебя есть?
Станек мысленно покидал кулуары и вступал в огромный зрительный зал — сплошной пурпур и золото.
— Прямо с улицы на паркетный пол не годится, Ирка, — поучал его Рабас. — Захвати сапожный крем, щетку…
Занавес тоже золотой, сцена открывается, и к Станеку несутся первые звуки оркестра… Чайковский, Бородин, Мусоргский, Прокофьев… Кого ему посчастливится услышать?
— Майор Давид хочет с тобой поговорить. — Рабас взял размечтавшегося Станека под руку и повел.
Но, очутившись перед майором, Станек по-прежнему видел перед собой прославленную на весь мир сцену Большого театра и говорил растроганно:
— Я знаю, это вы, пан майор, замолвили словечко за меня…
— Рад за вас, — улыбнулся Давид. — Знаю, что мимо Большого театра не пройдете.
Рабас наблюдал за ними. Почему Давид так внимателен к Станеку? Не музыкальные же склонности надпоручика волнуют майора! В чем тут дело?
У Станека сомнений не возникало. Он вспомнил, как кричал майору: «В третий раз я не дам оторвать себя от музыки! В третий раз это никому не удастся, даже вам, пан майор!» Подумать только! Не обиделся, наоборот.
— Благодарю за понимание…
— Теперь нам пригодилась ваша одержимость, — одобрительно сказал майор. — Большой театр! «Пиковая дама»! «Борис Годунов»! Кто из наших офицеров может лучше вас оценить это?
«Ласковые слова, приманка», — подумал Рабас.
— В Москве вы услышите и другую музыку, — сказал майор. — Многие и ее не смогут так прочувствовать, как вы.