Шрифт:
Звоню к себе домой, а мне отвечает незнакомый голос. Озадаченно смотрю на решетку домофона.
— Да? — повторяет голос.
— Извините, наверное, я ошибся.
Потрескивание смолкает. Кнопки расположены очень близко, видимо, нажимая свою, я случайно задел соседнюю. Тыча пальцем точно в собственное имя, снова жму на черный прямоугольничек.
— Ну что еще? — недовольно откликается тот же голос.
Видимо, что-то не срабатывает. А может, это монтер пришел довести до ума проводку.
— Это четвертый этаж,
— Да.
— Моя жена дома?
— Кто-кто?
Собираюсь объяснить, что я Мартин Харрис, но тут дверь открывается, выпуская парочку — оба с мобильниками, поглощены прослушиванием голосовой почты. Я пересекаю холл, вхожу в лифт, и деревянная кабина, слегка подрагивая, медленно ползет на последний этаж.
На лестничной площадке темно. Ощупью нашариваю выключатель, зажигаю свет и звоню в свою квартиру. Через некоторое время приоткрывается дверь — соседняя. Сухонький старичок глядит на меня через цепочку. Я здороваюсь. Он отвечает с видом одновременно виноватым и подозрительным: мол, у всех звонков звук одинаковый. Я киваю, извиняюсь — понимаете, нет ключей, — и оборачиваюсь: открылась моя дверь. На меня в упор смотрит некто в пижаме, лица не вижу — стоит против света. Слова застревают в горле.
— Это вы звонили в домофон?
Я спрашиваю, что он здесь делает.
— Как это что я здесь делаю?
— В моей квартире.
— В вашей квартире?
Он так искренне удивлен, что я теряюсь. Вглядываюсь, понемногу начинаю различать черты и уточняю, изо всех сил стараясь держаться нейтрального тона, что я — Мартин Харрис. Он вздрагивает. В голове теснятся мысли, одна другой смешней и безумней. У моей жены кто-то есть? И этот кто-то поселился здесь, пока я был в больнице?
— Лиз!
Мы произнесли это в один голос. Вот и она, выходит из ванной, в трусиках и черной рубашке. Я хочу войти, он не пускает. А она спрашивает, что случилось. Спрашивает у него, что случилось.
— Ничего, — отвечает он. — Ошиблись дверью.
Лиз смотрит на меня. Но не так, как смотрела бы жена, застигнутая с любовником. Нет. Как чужая, как женщина, к которой пристали на улице и ей неприятно.
— Сам разбирайся, — говорит она ему.
И скрывается в кухне. Я опять пытаюсь войти, незнакомец удерживает меня рукой.
— Лиз! — кричу я. — Что за шутки?
— Оставьте в покое мою жену!
Его жену? Я так и застываю с открытым ртом, до того у него уверенный вид. Он примерно моего возраста, сложением пожиже, у него звучный голос, квадратное лицо, растрепанные светлые волосы, и на нем пижама от «Гермеса», которую Лиз купила мне в аэропорту Кеннеди. Я с силой стряхиваю его руку.
— Что вы себе позволяете? — кричит он, выталкивая меня за дверь.
— У вас проблема, месье Харрис?
Я оборачиваюсь. Старичок-сосед по-прежнему выглядывает через цепочку.
— Нет-нет, ничего, месье Ренода, — отвечает этот тип. — Уже разобрался.
Я смотрю на одного, на другого. Да что же это такое?
— Вы уверены? — настаивает сосед.
— Да, да. Просто недоразумение. Извините, что разбудили. Вы что, весь дом хотите переполошить? — продолжает
Я хватаю его за грудки — за собственную пижаму — и выволакиваю за дверь.
— Нет уж, это вы проваливайте из моего дома немедленно! И разбираться будем при всех!
— Мартин! — визжит моя жена.
Он высвобождается, ударом снизу отбив мои руки. Я не успеваю среагировать — хлоп! — и дверь закрыта. Я оборачиваюсь к старичку, тот поспешно пятится, хлопает своей дверью и запирается на два оборота. Подавив изумление, подыскиваю тон, подходящий для такой ситуации. Здравствуйте, месье Ренода, извините, я ваш новый сосед, мы еще не успели познакомиться. Он кричит из-за двери, чтобы я убирался вон, не то он вызовет полицию.
Я застываю в тишине лестничной клетки. Абсурдность ситуации обезоруживает. Как доказать очевидное, если все его отрицают, а тебе нечего им противопоставить, кроме своего честного слова? Я люблю мою жену, она любит меня, мы никогда не ссорились, по крайней мере при свидетелях, я изменил ей только раз за десять лет брака, да и то, так сказать, в рамках профессии, с коллегой на конгрессе ботаников, она об этом так и не узнала, мы с ней радовались предстоящей новой жизни в Париже — и что же все это значит? Я прихожу домой — и попадаю в объектив скрытой камеры? Я принимаюсь искать на площадке микрофоны, жучки, блики за зеркалом… Но кому я понадобился и почему Лиз с ними заодно?
Свет гаснет. Я обессиленно прислоняюсь к стене, перевожу дыхание. В горле ком, в голове пусто, под ложечкой противно сосет — этакая смесь страха и облегчения, которую испытываешь, когда дурное предчувствие сбывается. Как только я пришел в себя, я пытался дозвониться жене на мобильный — безуспешно. Меня не было неделю, а она не встревожилась, не заявила о моем исчезновении, не обратилась в полицию, хотя там ей сразу сообщили бы, в какой больнице я лежу в реанимации. И вот я вернулся, а она прикидывается чужой женой.
Я стою в потемках и гипнотизирую взглядом свою дверь: ну, откройся же, и пусть выйдет Лиз и с хохотом представит мне своего сообщника, и повиснет у меня на шее, и скажет: «С первым апреля!» Правда, сегодня 30 октября. И розыгрыши — это не в ее духе. Любовник, впрочем, тоже. Так я полагал всего пару минут назад. А теперь меня выкинули из дома, из семьи, и я больше ни в чем не могу быть уверен.
И вдруг мне все становится ясно, и я невольно расплываюсь в улыбке, до того это глупо. Да она же решила, что я ее бросил, вот так, под влиянием минуты, взял и сбежал с той блондинкой, что сидела у иллюминатора и строила мне глазки над Атлантикой, — я-то думал, Лиз ничего не заметила, она ведь приняла две таблетки снотворного и закрыла лицо маской… То-то мне показалось, что она странно себя вела, когда мы приземлились, но она всегда дуется, если видит рядом женщину моложе себя. Я пытался ее развеселить, когда мы выходили из аэропорта, она злобно фыркнула в ответ: «Главное — шито-крыто!» А когда я наклонился подобрать пояс ее плаща, хлопнула дверцей такси, да так, что прищемила мне руку.