ВНЕ ЗАКОНА
Шрифт:
Пропала и важенка.
Напряжение, которое охватило Кешу, так же быстро отхлынуло, как и пришло.
– Двоем нам не уйти. Не уйти двоем, – сказал он олененку, и тот еще пуще задрожал, будто бы понял слова человека.
Кеша погладил левой рукой горячую морду малыша, легонько прихватил и потрепал уши.
– Заживо сгоришь, глупый!
И, вдруг решившись, твердо левой рукой отогнул к спине податливую, мягкую морду, правой ударил ножом в горло. Олененок дернулся, засучил ногами, и кровь толчками полилась в снег.
Кеша уходил на юг размашистым шагом, и вместе
И снова Кеша увидел стадо оленей с мудрым и старым самцом впереди, и снова мимо прошмыгнула лиса, и где-то прогромыхал по тайге Рваное Ухо. Охотник понял: огонь, шибко пройдя по сушняку подлеска, брал их в клещи. Звери искали выхода. Нельзя терять ни минуты: клещи замкнутся – и тогда…
ОГОНЬ
Кеша шел звериной, глубоко пробитой тропой. Звери уже не разбегались по тайге, а кучно шли к выходу из огненного кольца. Человек шел их дорогой. Сломалась лыжа. Кеша шел пешком. Малопулька цеплялась за деревья и кустарник, мешала идти, но он не бросал ее. Стало трудно дышать. Едкий влажный дым выедал глаза, застилал дорогу.
Все темней и темней становилось в тайге. Темней и жарче. Кеша не оглядывался, но чувствовал спиной надвигающуюся стену огня.
– Шутишь, не возьмешь! – шептал охотник, наддавая шагу и задыхаясь в розовой мгле тайги. – Не возьмешь!
Чего боялся он больше всего, случилось: подвернулась на ослизлой колодине нога. Острый сук глубоко рассек от уха до бороды лицо. Боль ударила от лодыжки к бедру. Кеша поднялся, до хруста сжимая кулаки и скрежеща зубами. Пошел, всем телом припадая на здоровую ногу.
«Разойдется, – подумал о ноге и ладонью смахнул кровь с лица. – Пристынет! – Заныла правая рука, и он только сейчас заметил, что все еще сжимает рукоять ножа в застывших каплях крови. – Впервой зверя убил не ради добычи… Разом… С одного взмаха… – Путались, ускользали мысли. – Раз – и все…»
И снова упал и снова зажал в челюстях крик.
– Нет, шалишь! Еще не конец, – то ли думал, то ли шептал, с трудом проталкивая в легкие густой, смрадный воздух. – Откуда огонь?! – впервой задал себе вопрос и не нашел ответа. – Огонь! Огонь! Почему? Зимою пожар? Огонь?…
Он уже не бежал и не шел. Он кидался вперед, падал и снова кидался. Так идет посуху к воде рыба, выброшенная на берег. А где-то рядом, чуть впереди и слева, ломился через тайгу Рваное Ухо. Медведь дважды пытался пересечь опередившую и вышедшую на его путь стену огня. И оба раза шарахался прочь, закладывая круги в поисках выхода. Шедший по вершиннику пламень обрушил на него золотые искры, ожег тело. Затлела, запепелилась шкура. И зверь, рухнув, рыча и воя, катался в снегу, притушивая огонь, и снова бежал тайгой, преследуемый запахом паленой шерсти.
В неглубокой, вымытой весенними водами и дождями влумине, до камней
Рваное Ухо прытко, насколько позволяли слабеющие силы, прошел мимо, сторонясь ее взгляда и запаха. Среди дыма и гари он различал этот запах.
Огонь бежал по тайге золотыми внежигами. Прыгал светлячками с ветки на ветку, кружил шмелями. И вдруг, разом охнув, охватывал деревья от подножья до вершины. Снопы искр, черные клубы дыма и лиловые языки пламени, словно бы выброшенные неведомой силой, взмывали в небо. И стена огня рассекала тайгу, а внежиги, светлячки и шмели, шипя, плюясь и гудя, снова забегали вперед, обгоняя оранжевый вал. Таял, пузырился снег, вспухали и лопались стволы елей, раскалывались камни и деревья, выламывая ветви, корчились в агонии.
Низкое небо с тяжелыми тучами прижимало дым, и было уже не понять, где начинается земля и кончаются тучи.
Сник, улегся ветер, но от этого пожар не стал тише. Вал огня шел уже сам по себе, ветер сделал свое дело. И теперь дремал, оттягивая время, когда на материке люди почувствуют запах пожара.
Звериная тропа круто пошла вниз, вдруг снова разбившись на сотни отдельных следов. В затухающем сознании мелькнула мысль: «Вырвался!…» Даже сейчас, в минуты, казалось бы, непоправимой беды, глаза продолжали замечать тайную жизнь тайги.
В дымящейся одежде, с обгоревшим лицом и руками выполз Кеша из огня, жадно, как зверь, прихватывая спекшимися губами снег.
Тайга обрывалась, подсеченная камнепадом. Где-то позади осталась плотная завеса дыма, и воздух, такой невесомый и чистый, разом наполнил легкие, причиняя боль, вызывая кашель. Кеша кашлял, отплевывая черные сгустки крови и копоть. Он силился встать совсем так же, как встреченный им олененок, и не мог сделать этого. Кашель катал его по снегу, выворачивал, трепал голову, выламывая ребра. Ему не было конца. Все внутри Кеши пылало. Хотелось пить, нестерпимо болело разбухшее лицо в черных пятнах ожогов. Непослушными пальцами охотник хватал снег, заталкивал его в рот, но кашель не давал остудить пылающее горло. «Нет, врешь, оклемаюсь!» – думал Кеша. Прояснились мысли, собиралась и крепла воля. Человек снова, уже в который раз, возвращался к жизни.
Кашель кончился неожиданно. Кеша повернулся на спину и полежал, прикладывая к губам и лбу пригоршни снега. Он медленно, помалу, тянул сквозь зубы редкую, пахнущую дымом влагу, и она тут же на языке высыхала, не принося облегчения жаждущему телу.
Снова попробовал встать и снова не смог. Тысячи красных червячков завозились в глазах, где-то глубоко внутри, у сердца, лопнула струна, и сухой звон наполнил уши.
И вдруг Кеша отчетливо различил стук мотора. «Кунгас, – отметил. – Блазнится?» Но мотор действительно стучал совсем рядом с осыпью, под скалами.