Вне закона
Шрифт:
— Иди, иди сюда, браток! — Он тащил за собой обливавшегося потом долговязого парня, со значком «Ворошиловский стрелок» и длинной французской винтовкой Лебеля на толстой белой бечевке вместо ремня. — Вот. От Мордашкина. Самолично видел этого, как его, восьминога. К лесу ползет, спрашивает дорогу к нам.
— Из Ветринского я, — выпалил парень. — Мне командир нужен, сам товарищ Самсонов…
— Я Самсонов, — встал командир.
При виде знаменитого командира хачинских партизан парень смутился еще сильней.
— Докладывай!
— Каратели! Мы на операцию
Лицо Самсонова одеревенело.
— Дальше! — подгонял он нетерпеливо.
— Мордашкин ждет приказа. Говорят, что каратели хотят окружить нас.
— К оружию, партизаны! — зычно, с пафосом, воскликнул Кухарченко, мастерски пародируя манеру речи и голос Самсонова.
— Командиры, ко мне! — звонко крикнул Самсонов. Затягивая на себе ремни, он отдавал приказания — Отряды Курпоченко, Мордашкина и Фролова обороняют западные подступы к лесу, Дабуже, Смолицу, Бовки… Богданов, вели коня мне… Карту, Ефимов! Я с Дзюбой стану на восточной окраине — Александрово, Хачинка, Кулыпичи… Сообщать мне обстановку каждые пятнадцать минут. Чтобы со всей самоотверженностью. Кто отступит без приказа — расстреляю…
Связные бросаются к велосипедам и коням…
— Выступать немедленно. Батарея готова?
— По-моему, — лениво проговорил Ефимов, прикуривая у Кухарченко, — тревога ложная. Зря паникует Мордашкин. Случайную стычку с противником обращает в начало карательной экспедиции. Немцам пока не до нас.
— Откуда V тебя такая уверенность? — раздраженно спрашивает Самсонов.
По моим данным, — отвечает новый начальник разведки, — комендант Могилева только еще просит генерального комиссара Кубе расправиться с нами…
— Отряд построен, Иваныч», — докладывает Кухарченко. — Эй, Иванов! Осьминога поедешь с нами давить?
— Не «Иванов», а «старший лейтенант Суворов», — нахохлился начштаба. — Мне тут один приказик надо составить. Я в лагере за командира останусь. Ну чего ржешь? Мне «Центр» такие указания дал — в драку не ввязываться, беречь себя для агентурной работы.
— Ишь фон-барон какой! А нам никто указания не давал Иванова защищать!
— Товарищ командир боевой группы! Я попрошу… при подчиненных…
— Вольно, вольно! — холодно улыбается Кухарченко. — Хватит фордыбачиться, крыса лагерная, шалашовка в портках!
— Командиры! По местам! — кричит Самсонов.
— Извольте коня! — говорит Блатов, подводя белого аргамака к Самсонову. — У меня завсегда все хозяйство в струне.
Ко мне несмело подошел связной Ветринского отряда.
— А я вас знаю! — Парень улыбнулся застенчиво. — Вы нас с отцом тогда в отряд брали… Из Ветринки мы, Котиковы, со стеклозавода «Ильич». Не забыли? Я уже почти два месяца в партизанах.
— Нравится, Кастусь?
— Очень даже. Только вот штука какая… — смутился парень. — Хотел узнать я у вас. У меня, понимаете, взносы неплачены. Как тут быть? За целых одиннадцать месяцев! Ведь некому было платить-то. Билет в полной сохранности, могу показать, ни один
— У нас нет комсомольской организации, — ответил я, краснея перед этим парнем.
— Как нет? — оторопел Кастусь. — А у нас комиссар Полевой давно сколотил…
— У Самсонова пойди и спроси! — резко ответил я. — Или вот у Гаврюхина. — Я поймал проходившего Гаврюхина за рукав: — Скажи, парторг ты или нет?
— Вроде как парторг, — пробормотал Гаврюхин, почесав затылок. — Только не утвержденный.
— А где ж организация твоя? Где комсомольская организация?
— Да капитан все откладывает собрание, боится, как бы Самарин, Борисов и большинство не прокатило нас на вороных…
— Эй, десантники! Фракционеры! — крикнул восседавший на зарядных ящиках артиллерист Киселев. — Садитесь, подвезу!
Мы устроились с Барашковым на лафете пушки-«сорокапятки» на резиновом ходу. Киселев, сидя рядом с наводчиком Баламутом, взмахнул кнутом, пара могучих строевых коней — тоже «окружении» и «приймаки» сорок первого года — понеслась на рысях по лесной колее к Хачинскому шляху.
— Эй, пехота партизанская, царица лесов, не пыли! — кричал Киселев, догоняя колонну партизан. Разведку вперед выслали?
На восточной опушке леса нас ждали партизаны Дзюбы. Сам Дзюба, в сером комсоставском плаще, в пилотке, с ППД за плечом, подошел к Самсонову, козырнул.
— Разрешите доложить, товарищ капитан, отряд в составе семидесяти одного человека…
— Где противник? — Самсонов, едва ли не в первый раз севший на коня, с трудом удерживал на месте белого рысака.
— Мои разведчики немцев не обнаружили, товарищ капитан, — докладывал Дзюба. — Но утром, часов в девять, один из моих бойцов, капитан по званию, был схвачен немцами в Хачинке. Он один туда пошел, к хозяйке, у которой жил прежде приймаком. Она, видно, выдала его немцам. Немцы сидели в засаде, думали, вероятно, что этот капитан — вы, товарищ Самсонов. Взяли его живьем. Вчера вечером я вел бой у Кузьковичей с полицией. У меня потерь нет. Потери противника неизвестны.
— Отлично. Занять оборону!
Отряд рассыпался вдоль опушки. Впереди, за полем спелой высокой ржи, за огородами и чахлыми садиками, виднеются крыши Хачинки. Видно, что на пригорках хачинцы уже начали жать рожь, но сегодня жнеи почему то не вышли. Виднеется на обочине шляха подбитый прошлым летом советский танк с провалившейся в кювет гусеницей, белым номером «24» и устремленным в небо орудийным стволом. Прошло минут пятнадцать, и партизаны зашевелились, достали кисеты, задымили. Прошло полчаса, и Баламут («Видать, напрасный переполох!») стащил с себя гимнастерку и подставил немытую мускулистую спину солнечным лучам. Прошел час, и партизаны стали сползаться и кучки — надоело одиночество. Сандрак вынул из одного кармана колоду затасканных карт, из другого — пачку рейхсмарок. Щелкунов, прислонясь спиной к дереву, положив ногу на ногу, чинил со скучающим видом трехцветный электрический фонарик.