Вне закона
Шрифт:
Вон был один Илья — Илья Петрович Богомаз — тоже был «великий полководец», но зачем же собственную шею ломать?
Я вздрогнул, впился в Студеникина глазами: «Значит, Токареву что-то известно, а Студеникину? Нет, о Богомазе он ничего, видно, не знает… Не знает, а должен знать!»
— Ты, конечно, тоже советчик не ахти какой, — свирепо глянул на меня Студеникин. — Как в сказке — налево пойдешь, направо пойдешь… И Самарин с Борисовым меня подбивали… Ну что вам — больше всех надо? За всех вы в ответе, что ли? Тише! Лагерь… Мама моя! — опомнился у «радиорубки»
За палаткой радиста я увидел Самарина. Он вел под руку расстроенного Гаврюхина и в чем-то настойчиво убеждал его.
Я тебе как коммунист коммунисту говорю… — услышал я напряженный голос Самарина уже за кустами. — Не ту ты линию взял. Возьми, к примеру, этот шестьсот двадцатый отряд… Вот у них порядок…
Шалаш Самсонова похож на комиссионный магазин — весь забит подержанным иностранным добром немецкий патефон, немецкий ковер, «телефункен», несессер. Все это добыто нашими руками.
В шалаше уже сидели на топчанах Ефимов, Кухарченко, Перцов, Козлов, Дзюба со своим комиссаром, Гущин, Богданов, Гаврюхин.
— Присаживайтесь! — сказал мне и Шелкунову Самсонов. — Места нет? — Взгляд Самсонова упал на Перцова. — Ну-ка, Перцов, сходи на кухню, поторопи там шефа с обедом. И свежим воздухом заодно подыши.
Перцов вспыхнул и молча поднялся с топчана. Вдвоем мы легко уместились на освободившемся месте.
— Созвал я вас для того, — начал Самсонов, — чтобы разработать план нападения на гарнизон немцев в Никоновичах…
— Никоновичи! — вскричал Кухарченко, хлопая по столику кулаком. — Вот это здорово, вот это да!
— Да, Никоновичи! — повторил Самсонов, довольный произведенным впечатлением. — Настала пора разбить цепь осадных гарнизонов. Бойцам надо разъяснить: в Никоновичах стоит взвод эсэсовцев — палачей Красницы и Ветрянки. Сейчас я ознакомлю вас по карте с общим планом, затем, после завтрака, возьму вас на командирскую рекогносцировку местности. При обсуждении моего плана прошу не стесняться. Я ценю мнение каждого из вас.
Мы переглянулись с Щелкуновым. «Какая муха укусила Самсонова?»
— План мой основан на данных разведки о силе и составе гарнизона, об организации охранения и других деталях обороны противника…
Зачарованно смотрел я на затрепанную, исчерканную двухкилометровку, распластанную на столе, — три месяца назад получили мы ее в разведотделе штаба Западного фронта, и была она новенькой, хрусткой…
После плотного обеда (свиные отбивные полицейские, пюре из бульбы сочувствующих, эрзац-чай сладкий с сахарином по-немецки, порции по-партизански) командиры отправились на велосипедах на рекогносцировку. Самсонов, Кухарченко и Ефимов катили в шарабане с плетеным задком. Шарабан и гнедой в яблоках жеребец — наши с Щелкуновым трофеи.
Когда мы ехали лесом, Самсонов шутил и смеялся. Да, да! Оказывается, Самсонов может шутить и смеяться. И это вызвало в памяти образ того Самсонова, которого знали, ценили, уважали в Москве на Красноказарменной, образ, стертый событиями последних
Мы шли на дело ночкой темной Громить коварного врага…
— Не знаешь, что за стих на капитана напал? — спросил я Щелкунова, когда мы катили впереди брички на велосипедах.
— Говорят, какую-то неприятную радиограмму получил, ну и опять о нас, о «ядре» споем да о Гаврюхине вспомнил. И целую серию больших операций задумал провести, чтобы начальство задобрить.
«А Гаврюхин зачем ему понадобился? — спросил я себя. — Ясно. Встревоженная радиограмма «Центра» пошатнула положение Самсонова, и он снова решил прикрыться «парторгом»… Однако от создания парторганизации он все еще воздерживается — как видно, упрямых наших партийцев он здорово опасается»…
В Радькове, наконец, я увидел партизан 620-го отряда. Самсонов и Ефимов, приостановившись, подчеркнуто официально, по-армейски здоровались с командирами. Мне понравилось, что в заднепровском отряде не копировали армейские порядки. Я с живым интересом разглядывал незнакомых партизан, как разглядывал бы каждого русского, столкнувшись с ним в чужой стороне. Они плохо обуты, бедновато одеты, пожалуй, хуже нашего вооружены. Но они партизаны! Они свои!
Я прислонил велосипед к изгороди, подошел к курносому пареньку с немецким автоматом, в фуражке пограничника с оторванным козырьком и попросил закурить.
Табаку у него не нашлось. Паренек был веснушчат и очень молод, низок ростом и не особенно широк в плечах, но по тому, что у него был автомат и наган, когда у товарищей его, более старших, имелись лишь «винторезы», и по тому, что вида он был ершистого, я понял, что передо мной не какой-нибудь торбочник.
— На, закури сигарету, — сказал я ему, протягивая пачку немецких сигарет «Драва».
— «Драва»? — переспросил паренек, щелкая щегольской «фрицевской» зажигалкой, хотя в ней явно недоставало камешка. — Верно, «дрянь» по-фрицевски. — Он скользнул взглядом по моей трофейной «обмундировке». — Мда! А у нас никто не носит фрицевское — запрещено.
Каждый из нас важничал, старался казаться солидней, бесшабашней — ведь нам вместе было меньше сорока лет.
— Давно в партизанах?
— Да уж два месяца.
— За Днепром? И здорово действуете?
— Лупим немчуру в хвост и гриву. Мы город Кличев брали, весь район очистили. Только вот теперь — дралапута-дралала!
— Это что такое — «дралапута»?..
— Драпаем, значит. Каратели житья не дают.
— Сам откуда?
— Бобруйский. А ты?
— Из Москвы.
— Ого! У нас за Днепром была целая группа парашютисток из Москвы. Командиром у них Колесова…