Вниз по Уралу
Шрифт:
Между женщинами порой вспыхивала перебранка:
— А ты бы, девонька, выше подол задрала. Пусть полюбуются, какая ты есть сушеная вобла!
По чаганскому мосту путешественники прошли молча. Мост ходуном заходил, когда навстречу последовали две арбы, груженные арбузами, дынями. В упряжке — коровы. Рядом шагали три женщины, серые от пыли. Минуя встречных, одна женщина, высокая и худая, блеснув белками, полуобернувшись назад, выкрикнула товаркам:
— Мотри, к нам на племя мужиков пригнали… Вишь, бугаи какие. Радуйтесь, девоньки: будет
Перейдя мост и поднявшись метров на сто вверх по течению, «безумцы», быстро раздевшись, один за другим стали прыгать в реку. Река в этом месте была довольно широкая, и туристы купались без трусов.
С противоположного берега сразу же послышались задорные голоса:
— Бесстыдники, хоть бы срамные места прикрыли! Белотелого, белотелого тащите в воду! Вишь, сколь жиру скопил: белуга икряная! Так его!.. Так! Поглубже тащите!.. Никак, он плавать не умеет: отгребается четырьмя лапами, как лягушка!
Алексей Николаевич фыркал в воде, отбивался от нападающих. А бабы неистово орали:
— К нам его… к нам! Давай сюда… Мы его скоро вальками отхлопаем!
Двое «безумцев» поплыли на ту сторону. Когда они достигли средины реки, бабы прекратили работу, они стояли на мостках, вытянувшись во весь рост, и следили за приближающимися к ним пловцами. И чем ближе они приближались к мосткам, тем сильнее и забористее становились выкрики.
Алексей Николаевич наблюдал за всей этой картиной и громко смеялся над всполошившимся бабьим царством:
— Эк, как здорово… взыграла дремавшая плоть!
С мостков спрашивали:
— А вы кто такие?.. Отколь?!.
— Писатели… писатели из Москвы, — неслось в ответ.
— Знамо дело: сидя в штабе писарями, можно сберечь тело от загара… И брюхо нажить. Писарям это можно: сиди себе и пописывай.
«Капитан» между тем, облюбовав небольшую площадку, поросшую густой травкой, подмел ее полынью (полынь-то рядом!), разостлал газеты, салфетку, расставил кружки. В центре импровизированного стола водрузил букет голубеньких цветов дикого цикория и подсолнух. Любил «капитан», как малый ребенок, выдумки, прикрасы фантазии.
— Живем мы на земле один раз, — говорил он, — и надо жизнь посильно украшать, даже в мелочах, тогда жизнь станет интереснее, занимательнее…
Некоторые товарищи подсмеивались над его детскими забавами, но Толстой их одобрил:
— Первобытный человек — это хаос. И этот хаос постепенно, медленно приводился в порядок. Разум приводит в порядок нашу жизнь. Наше же чувство украшает жизнь. Без этого наша жизнь была бы сумбурной и бесцветно-скучной. В налаженной и красивой жизни у человека рождается безграничная жажда жить и стремление еще к большей красоте, гармонии.
Едва успели вернувшиеся пловцы вылезти на берег, как бесшумно, незаметно на них надвинулась длинная арба, доверху загруженная арбузами и дынями. Два верблюда тащили арбу, впереди степенно выступал высокий, стройный, с седой бородой, казак-поводырь.
— Чох, чох, — ласково говорил старик,
Алексей Николаевич пристально следил за этой сценой.
Перед глазами предстал иной мир. Из глубоких нор вылезли какие-то апокрифические звери, похожие на чудовищных змей… Бородатый старик в длинной холщовой рубахе тоже вылез вместе с ними из земляных недр — потому что он с головы до ног запорошен серой землей… Чудище земляное!..
— Какая древность! — задумчиво произнес Толстой, глядя через Чаган на сонный, ссутулившийся городок, на пыльную дорогу, ползущую серой змеей к зыбкому мосту — единственному подступу с юга к Яицкому городку.
И этот зыбкий мост, и эти древние, прижатые старостью к земле домики — все это было когда-то, давным-давно…
Старик, вероятно, не сочтет свои годы — он живет бог знает с каких пор.
— Что, дед, дыни продажные? Продаешь?
Старик молчит. Как будто не было вопроса. Не дождавшись ответа, Алексей Николаевич не удивился: быть может, старик глух или безгласен. Но старик по-военному быстро повернулся кругом и молча зашагал к арбе. Там он на минуту задержался, выбрал арбуз и дыню и таким же твердым военным шагом подошел к Толстому.
— Отведайте, товарищи, подарочка. Дыня-золотушка! Лучше нет. Знатная дыня. Уральская. Нашенская.
Толстой полез было в карман рядом лежащей пижамы.
— Нет уж, не огорчайте старика, — сурово сказал казак. — Не то осерчаю: обратно возьму. По обличью видно — не нашенские вы… Издалека, видно, прикочевали?
«Капитан» протянул старику кружку с кумысом:
— Дедушка, выпей! Кумыс — это напиток ваш, степной… Прохладит и силы прибавит малость!
— Был наш, да сплыл. Кобылиц теперь с огнем не сыщешь. Коней, кои от гражданки остались, всех в голод поели.
Алексей Николаевич налил из своей заветной фляги стаканчик коньяку.
— Вот, ленинградский кумыс! Покрепче будет! Отведай на здоровье.
Лицо старика осветилось детской улыбкой.
— Чую, что крепче! По запаху чую… Давно такого не чуял, и вот поди же — господь привел отведать и вашего кумыса. Ну, пошли господь удачи в ваших добрых делах!
Старик выпил и закусил поданным ему яблоком…
— Извиняйте старого, что бога припомнил. Вы, чай, неверы… от бога отошли далеко… А с нами бог и по сей день живет поблизости, но серчает крепко, милостивец, на нас, грешных. Ой, нагрешили мы немало. Горды были, других за людей не почитали. Думали до конца мира жить своим «казачьим царством». А потом вон как обернулось: казачье царство-то исчезло… Как дым, как марево в степи растаяло…